прокурор Дадашлы.

Улыбку Гюндюза прокурор Дадашлы, наверное, расценил как выражение явного удовольствия.

Гюндюз благодарно наклонил голову:

— Непременно пороемся.

С удивительным для своих ста тридцати килограммов проворством прокурор Дадашлы забрался в ГАЗ-69 и, когда машина проезжала мимо Гюндюза, помахал ему рукой.

Дядя Фаттах шагал несколько впереди, глубоко затягиваясь трубкой, бережно укрываемой им в ладони, Гюндюз Керимбейли, едва выйдя из теплой комнаты, подняв воротник пальто, шел рядом с дядей Фаттахом и, чтобы не угодить в лужу, не отрывал глаз от земли.

Дядя Фаттах, не вынимая трубки изо рта, показал головой на что-то впереди:

— Вот, смотри, здесь.

Гюндюз удивленно взглянул на дядю Фаттаха. Дядя Фаттах пояснил, невозмутимо дымя трубкой:

— Эх, сынок, наш райцентр — маленький райцентр. И еще говорят, шила в мешке не утаишь. Совсем спокойный город, а теперь в самое что ни на есть тихое время года и вдруг такая история... Я об убийстве деда учителя говорю.

Гюндюз Керимбейли, дойдя до места, указанного дядей Фаттахом, остановился и, прищурившись, огляделся вокруг.

Обычная улица обычного районного городка. Вдоль улицы вытянулись заборы, прикрывающие дворы одноэтажных и двухэтажных домов. Через каждые пятнадцать-двадцать шагов попадались разноцветные ворота, с трудом различимые в надвигающейся темноте.

Гюндюз Керимбейли сильнее закашлялся и еще плотнее вжался в свое пальто.

— Идем, сынок, идем, — сказал дядя Фаттах. — Ты, кажется, успел уже простудиться.

Как бы не расслышав его слов, следователь по особо важным делам указал на забор, прислонившийся вплотную к тротуару, на котором резко выделялись ворота, и спросил:

— Чей это дом?

Дядя Фаттах сначала пригляделся к воротам, будто и сам был в здешних местах пришельцем, а затем сказал:

— Этот?.. Это двор женщины Фатьмы.

— А кто она, женщина Фатьма?

Губы дяди Фаттаха, посасывающие трубку, улыбнулись.

— Кем она может быть? Сплетница.

Гюндюз Керимбейли тоже не мог не улыбнуться.

— С кем же она живет здесь?

— Сын есть у нее, шофер. С ним...

— А как его зовут?

— Джеби.

Гюндюз Керимбейли хотел еще что-то спросить, но кашель чуть не согнул его, и дядя Фаттах откровенно забеспокоился.

— Сильно ты простудился, — сказал он. — Давай-ка пойдем лучше. Аллах милостив, может, завтра погода исправится. Идем-идем, отдохнешь хоть немного.

Гюндюз Керимбейли наконец-то откашлялся и сказал:

— Один человек плакался, что он весь в долгах. Ему говорят, не переживай, аллах милостив. А тот возражает, в том-то все и дело, что и всю причитающуюся мне милость я уже задолжал.

Гюндюз Керимбейли улыбнулся и снова закашлялся. Взяв его под руку, дядя Фаттах произнес:

— Пошли! Если уж суждено оплачивать долги милостью, так пусть этот долг подождет до завтра.

Следователь по особо важным делам согласился:

— Пошли. Но только еще не к вам, дядя Фаттах, а в дом, где живет Фазиль Гемерлинский. А потом уже к вам.

Дядя Фаттах посмотрел на своего продрогшего гостя и огорченно возразил:

— Нет, товарищ, это не дело. Этот дом находится на одном конце города, а дом для приезжих — совсем в другой стороне!

— Замерзнуть боишься, дядя Фаттах?

Рассердившись, дядя Фаттах вынул изо рта трубку:

— Погоды я не боюсь, товарищ! Я за тебя боюсь, за тебя! И молодость тогда не выручит. Из одного климата совсем в другой попал. Тебя-то, наверное, тоже кто-нибудь ждет в Баку?

Следователь по особо важным делам поежился.

— Вот это ты прямо в точку попал, дядя Фаттах. Ох как я тороплюсь в Баку! Знаешь почему? У дочки моей день рождения через три дня...

Дядя Фаттах уже успокоился.

— Пусть растет большой и красивой! Наверное, дитя еще...

— Спасибо, десять лет исполнится. А десять лет, сам знаешь, дядя Фаттах, это юбилей. Ну, пошли?

— В дом для приезжих?

— Сначала в тот, дом, где живет учитель Фазиль. А затем и домой.

Дядя Фаттах, кажется, смекнул, что переубедить приехавшего бакинца безнадежная задача, и, покачав головой, двинулся с места, опять несколько опережая своего спутника.

Незаметно совсем стемнело. И оттого, что на улицах было так неуютно темно, а из расположенных на деревянных крышах труб струились веселые дымки, холод чувствовался еще больше. Окна, словно по очереди, загорались, и следователь по особо важным делам, шагая возле дяди Фаттаха, что есть силы напрягал глаза, с ресниц которых стекали капельки мокрого снега, чтобы рассмотреть и дымящиеся трубы, и окна, в которых так приветливо горел свет, а затем по привычке уставился лицом вниз, чтоб не попасть ногой в лужу.

Дядя Фаттах, покуривая трубку, как бы беседовал сам с собой:

— Такие в мире дела. На склоне лет человек приезжает навестить внука, а какой-то негодяй выпускает из него кровь, чтобы заграбастать пятнадцать копеек!.. Получит их он, жди, а!.. Ядом вытекут из носу.

— При чем здесь мир, а, дядя Фаттах, это же люди...

— А мир и люди — это одно и то же, сынок. Человека называют самым разумным существом планеты. А смотри, что он вытворяет иногда, это самое разумное существо. Конечно, что сбылось, того не исправишь, это верно. Кому что судьбой предписано, то и сбудется. Смерть не бывает лучше или хуже, это все правда. Смерть есть смерть. Но оценку выставляют и смерти. А ее дешевизна обидна человеку!..

Чем больше дядя Фаттах говорил о дурных людях, тем темнее становилось. Пропитанный мерзкой сыростью снег, словно боясь упустить редкую возможность, валил все сильнее и сильнее. Гюндюз Керимбейли окончательно заледенел, и при каждом взрыве кашля этого приезжего бакинца дядя Фаттах качал головой

— Тебе б сейчас дома сидеть да чай пить с малиновым вареньем...

Гюндюз не выдержал:

— Да, сейчас чай с малиной — лекарство.

Дядя Фаттах остановился перед воротами белевшего в темноте двухэтажного дома и, показав окно на втором этаже, где еще горел свет, сказал:

— Вот здесь он живет.

Гюндюз Керимбейли, кутая шею в воротник пальто, еще раз взглянул в освещенное окно.

Мгновение они постояли молча. В течение этого короткого мгновения в нарастающем шуме хлынувшего потока мокрых снежных хлопьев послышались перебивающие друг друга человеческие голоса. Голоса доносились из указанного дядей Фаттахом окна. Очевидно, два человека ожесточенно ругались между собой.

Следователь по особо важным делам Гюндюз Керимбейли и дядя Фаттах прислушались к голосам.