Только одна мысль не давала покоя: поскорее увидеть ее.
У ворот его остановила стража, но он настоял на том, чтобы поговорить с Григорием, объясняясь с солдатами на дюжине иностранных языков, пока те не поняли, о чем он толкует, и не отвели в караульную.
При виде нежданного гостя Григорий нахмурился:
— Я надеялся, что вы благополучно ее забыли.
— А я, в свою очередь, мечтал, что она останется со мной в Вулхилле, — холодно возразил маркиз. — Видимо, мы оба ошибались.
— Я мог бы не пускать вас к ней.
— Не советовал бы усложнять! — вызывающе бросил Хью. — Британский премьер‑министр будет более чем рад прийти мне на помощь.
Григорий на мгновение растерялся.
— Зачем ему это?
— Видите ли, я его крестник, но дело не столько в этом, сколько в том, что он симпатизирует мне и находит рассказ о моем тогдашнем похищении весьма интригующим, — сообщил маркиз и, кивком показав на дверь, добавил: — Поэтому и предлагаю известить княгиню о моем приезде.
— Что вы намереваетесь делать?
Взгляды мужчин скрестились. Напряжение сгустилось, став физически ощутимым.
— Пока не знаю, — выговорил наконец маркиз.
У княгини осталось немного времени, чтобы взять себя в руки и оправиться от потрясения, вызванного новостью. Войдя в гостиную, где ожидал маркиз, она уже сумела казаться спокойной и невозмутимой.
— Ты нашел меня…
— А ты воображала, что не найду?
Княгиня пожала плечами, и цветастые шелковые оборки едва слышно зашелестели.
— Прошло почти три года, — заметила она, не упоминая о его репутации донжуана, всегда готового обольстить и тут же забыть женщину.
— Ты хорошо спряталась, — бесстрастно обронил он.
— Это было необходимо.
Только сверхъестественное самообладание давало ей силы говорить с ним как с чужим, незнакомым человеком. Но как трудно держаться, когда он заполнил комнату своим присутствием, а глаза горят такой яростью, что словно сжигают ее. Когда она способна помнить лишь о сладости его объятий…
— Ты посчитала, мне безразлично то, что сын не знает своего отца?
— Конечно, нет!
— Разумеется, нет, — мягко сказал он, думая о том, что рассказал ему британский консул в Рагузе. — Я слышал, твой муж мертв.
— Да, — выдавила она, с трудом выдерживая беспощадное презрение его взгляда.
— И ты его убила.
Мариана немного помолчала, прежде чем ответить.
— Да, каким‑то образом… можно сказать и так, — призналась она, слегка вздернув подбородок, чтобы выстоять против его обвинений. — А ты проделал этот путь, чтобы обличить меня?
Она не позволит делать из себя злодейку и убийцу, что бы он там ни утверждал.
— Если это так, желаю тебе благополучно вернуться в Англию.
— Какой цвет настоящий? — осведомился он, показывая на ее светлые волосы.
— Это так важно? — раздраженно процедила она.
— Просто я помню тебя другой, — тихо пояснил он внезапно изменившимся голосом, в котором снова прозвенели доброта и тепло, голосом, который она помнила со времени, проведенного в Вудхилле. — Так ты надела мое ожерелье в тот парижский вечер?
Мариана вынуждала себя держаться отчужденно, хотя хрипловатый тембр пробуждал поток воспоминаний, казалось, навеки умерших.
— Я часто ношу его, — пояснила она.
Каждый день. Каждый Божий день, хотя этого она ему не скажет. Но его подарок стал единственным талисманом, надежной опорой в ее одиноком мире.
— Тебе следовало написать. По крайней мере когда родился наш сын.
— Я хотела. И не только написать, — вздохнула княгиня, — но обстоятельства не позволили. У меня нет личной жизни, Хью. Ты должен это понять.
— Как и у меня. С тех пор как ты исчезла, я тосковал по тебе, — прошептал маркиз. Он стоял неподвижно: высокий, смуглый, греховно‑красивый, совсем такой, каким она его помнила. А его слова… мечта, воплощенная в жизнь…
— А я не смела тосковать по тебе. Мне не позволяли, — слегка улыбнулась она, начиная надеяться, что Господь, может, все‑таки ответил на ее молитвы.
— Григорий…
Ее улыбка стала чуть шире.
— Он не дает угаснуть моему чувству долга.
— А я в это время был вдали от сына и не видел его первых шагов.
— Прости меня за это. Но моя жизнь должна быть принесена в жертву этому…
Мариана показала на широкие окна, за которыми раскинулся город.
— Кроме того, я думала, что ты довольно скоро утешишься и найдешь себе другие развлечения.
— А ты? — внезапно взорвался он. — Ты сумела найти себе другие развлечения?
— Если хочешь знать, я жила строже монашки, но считала, что ты, как всегда, ищешь свои обычные удовольствия… привычка — вторая натура…
При мысли о его бесчисленных похождениях уже привычная ревность опалила душу.
— Интересно, сколько детей у тебя появилось за последний год? — вызывающе добавила она.
Слово «монашка» проникло в сознание, мгновенно уничтожив досаду и горечь.
— Что ты скажешь, если я останусь?
— Сначала ответь мне!
— Ни одного. Ни одного ребенка, — подчеркнул маркиз, сознавая, что она имеет право подозревать его во всех грехах. — С тех пор как ты сбежала, я не спал с женщиной.
— А до меня доходили совсем иные слухи.
— Видимо, Григорий нагло лжет, — с вкрадчивой злобой заверил маркиз.
— Это не Григорий.
— Значит, другой советчик, который теперь вертит тобой и вмешивается в твою жизнь!
— Я сама решила вернуться. И мной никто не управляет.
— В таком случае ты — хозяйка своей судьбы, — деловито отметил маркиз. — Ты меня любишь? — Он тут же понял, что не стоило спрашивать об этом таким ледяным тоном, и, немного смягчившись, умоляюще повторил: — Ты меня любишь?
Мариана зачарованно смотрела в прекрасные темные глаза, прежде чем тяжесть долга и ответственности вновь легла на плечи свинцовым грузом. Она поспешно отвернулась.
— Я не спрашиваю, позволено ли тебе меня любить, — мягко пояснил он. — Только любишь ли ты?
Она снова подняла на него взгляд, в котором сияли тепло и нежность.
— Ты знаешь ответ.
— Годы и беды сбили с меня спесь, — с улыбкой сожаления признался маркиз. — Я хочу слышать…
— Я люблю тебя, — прошептала она, вдруг показавшись ему совсем юной и беззащитной. — Люблю тебя сейчас, любила вчера и буду любить через тысячу лет. Всегда и навеки.
— Три года — бесконечно долгий срок для разлуки с тобой, — тихо обронил он, потягивая ей руку. — Временами я почти терял рассудок.
