Мне не без труда удалось вырваться из его объятий и передать его часовым. Как только Вадомара увели, я послал за Оривасием. Никогда в жизни я не был так окрылен. - Мы выступаем! - Я бросился к нему навстречу. - Все готово! - Меня так и распирало от бурного восторга, и я продолжал что-то выкрикивать - 'лопотал', по выражению Приска, а что именно, не помню. Во всяком случае факт остается фактом: мне удалось убедить Оривасия, самого осторожного из моих советников, и он полностью со мной согласился. Сейчас или никогда. Единственным препятствием оставалось настроение легионов: часть из них по- прежнему упорно не желала покидать Галлию.

Тщательно изучив списки армии, мы с Оривасием постарались рассредоточить ненадежные части по дальним гарнизонам. Остальные должны были собраться у Вьена 25 июня. Мне предстояло уговорить их пойти войной на Констанция; ни у одного оратора за всю историю человечества не было задачи труднее. Я репетировал свою речь ежедневно в течение трех недель. Моим наставником в риторике был Оривасий, который под конец тоже выучил эту речь наизусть.

На рассвете 25 июня мы с Оривасием и несколько офицеров - наших единоверцев - принесли в часовне рядом с залом совета жертву Беллоне, богине войны. Знамения были обнадеживающими. Затем, волнуясь при мысли о предстоящей речи, я, облаченный в императорские регалии, вышел к легионам, которые построились в поле за городской стеной, неподалеку от главных ворот. Через эти самые ворота я, зеленый юнец, умевший только молиться, въезжал во Вьен пять лет тому назад с горсткой солдат. Вот о чем думал я, поднимаясь на каменный помост с затекшей от тяжелой золотой диадемы шеей.

У меня нет при себе текста моей речи. Начальник моего секретариата почему-то не выполнил моих особых указаний взять в поход мои личные бумаги, поскольку я решил писать в Персии записки. Впрочем, эту речь я помню наизусть почти дословно, вплоть до жестов, которые невольно воспроизвожу, припоминая слово за словом то, что говорил тогда, два года назад. Не стану утомлять читателя длинным перечнем этих жестов; думаю, нет смысла подробно останавливаться и на содержании речи, хочу подчеркнуть только, что я был на высоте. Начал я с того, что обратился к солдатам и назвал их 'благородными воинами'. Это необычная форма обращения к солдатам, и об этом впоследствии было много кривотолков, я же хотел подчеркнуть, насколько уважаю их и как в них нуждаюсь. Я напомнил им о всех наших победах над германцами и франками. Затем я сказал: 'Но теперь я стал Августом и с вашей и с Божьей помощью намерен пойти дальше. И вот что я предлагаю: нам необходимо упредить наших противников на Востоке. Для этого, пока Иллирию все еще охраняют малочисленные гарнизоны, нам следует занять всю Дакию, а затем действовать по обстоятельствам. Если вы согласны с моим планом, поклянитесь, что всегда и во всем будете хранить мне верность. Я, со своей стороны, обещаю действовать твердо и решительно. Я также клянусь не предпринимать ничего, что бы противоречило нашим общим интересам. Заклинаю вас только об одном: пощадите мирных жителей. Наша армия прославилась на весь мир не только победами на Рейне, но и достойным поведением после победы, обеспечившим половине мира свободу и процветание'.

Остальная часть моей речи была в том же духе. Под конец солдаты стали кричать и клясться, что пойдут за мной хоть на край света. Это было явное преувеличение, так как в этот момент их больше всего интересовал поход в Дакию, суливший легкие победы и богатые трофеи.

Когда я попросил солдат принести мне присягу как императору, они повиновались, приставив, по обычаю, мечи себе к горлу. Вокруг каменного помоста стояли офицеры и чиновники. Согласно ритуалу, я задал им вопрос, согласны ли они присягнуть мне на верность. Все присягнули, кроме Небридия. Из строя солдат послышался угрожающий ропот.

- А ты, префект, присягнешь мне?

- Нет, цезарь. Я уже дал присягу одному императору. Пока он жив, я не могу присягать заново, а то погублю свою душу. - Голос его дрожал, но решение было непоколебимо.

Я один смог услышать конец его ответа, так как при слове 'цезарь' солдаты с гневными криками обнажили мечи. Какой-то легионер схватил Небридия за горло и готов был с ним разделаться, но я быстро сошел с возвышения и заслонил префекта собой. Бледный как смерть, Небридий припал к моим ногам. Я снял с себя пурпурный плащ и набросил на него. С древних времен этот знак символизирует, что человек находится под личным покровительством императора.

- Оставьте его! - крикнул я легионерам. - В Риме он ответит за все! - Услышав мое лживое обещание, солдаты несколько успокоились, а я приказал тем временем отвести Небридия под конвоем во дворец. Затем я произвел смотр своих войск. Сомнения, терзавшие меня ночью, мгновенно улетучились при виде этого великолепного зрелища - двадцать тысяч солдат, марширующих в ногу под звуки флейт, на фоне яркой зелени и безоблачного голубого неба! Именно в такие минуты начинаешь понимать: война по сути своей богоугодна, а солдатское братство - не просто фраза, а нечто в своем роде столь же прекрасное и загадочное, как содружество посвященных в элевсинские таинства. В эту минуту наши сердца бились в унисон, мы были нераздельны, и на всем белом свете для нас не было ничего, что бы мы не могли свершить.

Вернувшись во дворец, я послал за упрямцем Небридием. Он был уверен, что я его казню, а я всего лишь сослал его в Тоскану. Со слезами на глазах он забормотал: 'Цезарь, дай руку… Позволь… в знак благодарности…', но я отстранился.

- У меня не останется способа оказать честь или выразить мое расположение друзьям, если я протяну тебе руку.

Так закончилась карьера Небридия в Галлии.