ничего не смыслю, хотя был рядом с Юлианом и в галльскую, и в персидскую кампанию. Не будучи воином, мне даже приходилось иногда браться за меч, хотя я и не испытывал от этого никакого удовольствия. То кровавое упоение битвой, о котором пишет Юлиан несколькими страницами выше, мне совершенно чуждо. Кстати, его признание меня удивило. Мне он никогда не говорил, что любит войну.
Нашим главным стратегом был Саллюстий, человек очень даровитый и во всех отношениях достойный восхищения - возможно, даже чересчур достойный. Частенько казалось, он играет чью-то роль - скорее всего, Марка Аврелия: весь такой скромный, такой сдержанный, серьезный, такой благоразумный и прочая, прочая, прочая - все качества, которыми, как люди вбили себе в голову, следует восхищаться. Это-то его и выдавало. В человеке хорошее всегда перемешано с дурным, и он должен иметь хотя бы один недостаток, Саллюстий же состоял из сплошных достоинств. Можно себе представить, скольких трудов стоило ему играть эту роль - тем более что он наверняка понимал, что на самом деле далеко не тот, за кого себя выдает! Так или иначе, независимо от того, что им руководило, он производил на всех самое благоприятное впечатление и хорошо влиял на Юлиана.
Сняв осаду с Отена, Юлиан отправился на север, в Осер, где остановился на несколько дней для отдыха. В отличие от других полководцев, которые изматывают солдат бесконечными переходами, он всегда использовал любую возможность, чтобы дать им передохнуть. Из Осера мы двинулись в Труа; это был трудный поход - на нас все время совершали налеты германцы. Внешность у них устрашающая: они высоки и мускулисты, а волосы у них длинные и, по обычаю их племени, окрашены в красный цвет. Одеваются германцы примерно так же, как и мы, поскольку носят доспехи, содранные с убитых римлян. В лесу германцы - грозная сила, но на открытой местности не выдерживают натиска и бегут.
В Труа нам пришлось несколько часов проторчать под городскими стенами: насмерть перепуганный гарнизон никак не хотел поверить, что мы не германцы и возглавляет нас действительно цезарь. Кончилось тем, что Юлиан самолично вышел вперед и развернул то самое знамя с 'до тошноты схожим' изображением императора. Он приказал открыть ворота, и ему подчинились.
После дневки в Тревесе мы повернули на Реймс. По предварительному соглашению с Флоренцием, к августу месяцу там должны были сосредоточиться главные силы нашей армии с тем, чтобы двинуться на Кельн. В Реймсе мы соединились с прибывшим ранее Марцеллом, и вскоре после нашего приезда состоялся военный совет. Просидев весь день в седле, я едва держался на ногах и мечтал лишь о ванне и все же поплелся на совет вслед за Юлианом и Саллюстием.
Военные успехи Юлиана пришлись Марцеллу совсем не по вкусу. На вопрос Юлиана, готова ли армия к походу, он ответил 'нет'. Когда она будет готова? Ответ уклончивый. И наконец твердо: 'В этом году генеральное наступление невозможно'.
Тогда поднялся Юлиан и стал лицедействовать. Он врал так вдохновенно, что ему бы позавидовал сам Одиссей, а я просто не верил своим ушам! Начал он печальным тоном:
- По дороге сюда я думал, что все вы рветесь в бой с варварами и готовитесь к нему, но увы, оказывается, ничего не предпринимается и мы опять вынуждены обороняться…
Марцелл угрожающе заворчал, но Юлиана уже понесло. Ты помнишь, как это бывало, когда на него нисходил дух (он вроде бы считал, что это Гелиос):
- Генерал, я представляю здесь особу божественного императора и прислан для устрашения варваров. Мне поручено отбить города, сданные тобою, и прогнать дикие племена за Рейн, в их дебри. Давая присягу цезаря, я поклялся победить или умереть.
- Но, цезарь, мы… - Вот и все, что удалось промямлить Марцеллу. Оборвав его на полуслове, Юлиан выхватил из-за пазухи свиток - правила этикета, которые вручил ему Констанций, и угрожающе потряс им в воздухе.
- Ты видишь, Марцелл? Смотрите, все смотрите! - Он размахивал свитком, как знаменем. Никто не мог разобрать, что это за документ, но все видели печать императора. - Это личное послание божественного императора. Гонец привез его мне в Отен. Государь приказывает нам взять Кельн. Такова его воля, и нам, его слугам, надлежит повиноваться.
Марцелл и его приближенные просто оцепенели. Никто не слышал, чтобы Констанций когда-либо отдавал такой приказ, так как последнего просто не существовало, но мог ли такой искушенный политик, как Марцелл, признать перед советом, что ему не известно что-либо, относящееся к его компетенции? Дерзкая ложь Юлиана возымела действие - он получил командование армией.
Стоя на помосте у городских ворот Реймса, я делал смотр своим легионам. День был, по всем приметам, неблагоприятный: жаркое августовское солнце палило немилосердно, стояла предгрозовая духота. Все мы обливались потом, с меня он лил просто ручьями, а над головой вился рой мошек. В этот момент мне подали короткое послание из Вьена. Флоренций извещал, что моя жена благополучно разрешилась от бремени мальчиком, но он вскоре умер. Плена чувствует себя хорошо. На этом письмо кончалось.
Я испытал странные чувства: радость отца, узнающего о рождении сына, и, мгновение спустя, горе при известии о его смерти. Передав письмо Саллюстию, я отвернулся и стал смотреть, как легионы под звуки флейт входят строевым шагом в город.
Описание боевых действий летом и осенью 357 года Юлиан пропускает, делая пометку о том, что в этом месте следует вставить главу из книги, написанной им раньше. На мой взгляд, его книга о войнах в Галлии - почти такая же тягомотина, как и повествование Юлия Цезаря на ту же тему. 'Почти' я написал потому, что сам был участником этой кампании и даже самые нудные ее описания не лишены для меня интереса. И все же картины битв скоро приедаются. С этим надо считаться, а потому даю тебе совет, хотя и непрошеный - батальные сцены в записках Юлиана сократи при публикации до минимума.
В осенней кампании Юлиану сопутствовала удача. Битву при Брумате специалисты считают образцом блестящей стратегии. Мне бы это и в голову не пришло: во время боя казалось, что кругом царит полный хаос, но эта победа открыла нам дорогу на Кельн. Между прочим, окрестности этого города необычайно красивы, особенно местечко Конфлуэнт, там, где Мозель впадает в Рейн. Здесь стоит наш городок Ремаген и ниже по течению - древняя римская башня, которая господствует над местностью. Недалеко от Ремагена и лежит Кельн; его, ко всеобщему изумлению, Юлиан взял после непродолжительного боя.
Весь сентябрь мы провели в Кельне; Юлиан был в отличной форме. Несколько франкских вождей явились засвидетельствовать ему свое почтение; он одновременно и очаровал их, и внушил благоговейный страх - редкий дар, которым, если верить Цицерону, обладал Юлий Цезарь.
Несколько слов в заключение: Оривасий держал со мной пари на одну золотую монету, что Констанций отомстит Юлиану за обман Марцелла. Я думал иначе и выиграл. Зиму мы провели в Сансе, унылом провинциальном городишке к северу от Вьена. Эта зима едва не стала для всех нас последней.
После вышеописанных побед я отправился на зимние квартиры в чудесный городок под названием Сане. Особенно хорош был он тем, что я в нем находился на почтительном расстоянии от моих врагов - Флоренция во Вьене и Марцелла в Реймсе.
В эти месяцы мы с Еленой почти не общались. Ее окружали придворные дамы, с которыми она прибыла из Милана. По-моему, такой образ жизни ее вполне удовлетворял, хотя ее здоровье из-за трудных родов пошатнулось; к тому же она была уже немолода. С Еленой я всегда чувствовал себя неловко: никак не мог забыть, что она сестра моего врага. Долгое время мне было не ясно, на чьей она стороне. Я достоверно знаю одно: между нею и Констанцием велась оживленная переписка (позднее эти письма были кем-то уничтожены при очень таинственных обстоятельствах). По этой причине я следил за собой, чтобы не
