стариковскую шею...

— Скверно разыграно, — заметила она с подчеркнутым пренебрежением. — Вы сами мне об этом сказали десять минут назад. Повторить ваши слова?

— Не стоит, — быстро сказал полицмейстер, бросив испуганный взгляд на градоначальника.

— Тогда я повторю свои, — сказала княжна. — Я не имею к этому злодейству никакого отношения и полагаю, что вы очень скоро в этом убедитесь — если, конечно, вы намерены действительно расследовать это дело, а не просто пересажать в тюрьму всех, у кого найдете оружие. Для начала можете взять этот пистолет и внимательно его осмотреть. Он вычищен, смазан и заряжен, в нем совершенно новый, ни разу не бывший в употреблении кремень, и это очевидно для всякого, кто имеет глаза.

— Но так же очевидно, сударыня, — вежливо, но твердо перебил ее полицмейстер, — что вы не по- женски ловко управляетесь с любым оружием, какое только попадает к вам в руки. И ни для кого не секрет, что далеко не все ваши мишени в недавнем прошлом являли собою неодушевленные предметы. Вам ведь доводилось стрелять и в людей, не так ли?

— Так возьмите под стражу всю российскую армию и половину дворян империи, — предложила княжна. — Кстати, очень скоро обнаружится, что многие из этих людей были знакомы с Алексеем Берестовым или хотя бы раз проходили по тем же улицам, что и он.

Полицмейстер сконфуженно крякнул, но тут же вновь приобрел официальный вид.

— Прошу вас поверить, княжна, что я искренне надеюсь... нет, искренне верю в вашу невиновность. Я очень надеюсь, что вы чисты и что я — просто выживший из ума цепной кобель, коему повсюду мерещатся воры. Однако до выяснения всех обстоятельств я вынужден просить вас оставаться дома и никуда не выходить. Пусть вы невиновны, но как знать, не станете ли вы следующей жертвой?

— Это, если не ошибаюсь, именуется домашним арестом, — уточнила княжна.

— Увы, — пряча глаза, коротко подтвердил полицмейстер и, повернувшись к двери, крикнул: — Караульный!

Оставшись одна, Мария Андреевна заперлась у себя в спальне. Ей очень хотелось заплакать, но она лишь закусила губу, стукнула кулачком по столу и, опустившись в кресло, заставила себя думать. За стеной, в коридоре второго этажа, звякая шпорами, расхаживал драгун, охранявший запертую и опечатанную дверь оружейной. Поначалу мысли княжны путались, все время возвращаясь к заскорузлому от крови жилету Алексея Берестова, полным слез глазам его дядюшки и оскорбительным подозрениям полицмейстера. Выручил ее, как ни странно, все тот же полицмейстер: постепенно горечь обиды прошла, растворилась, уступив место нарастающей холодной злости — да как он посмел?!

В этом ледяном очищающем пламени сгорело и улетучилось все лишнее, ненужное — усталость, испуг, жалость, обида, — и, очистившись, Мария Андреевна начала думать по-настоящему.

Кропотливая работа, незаметная внешнему миру, начавшись в восьмом часу утра, кипела весь день. Редкий прохожий, торопясь по своим делам, бросал рассеянный взгляд на приземистые башни и толстые стены, вцепившиеся в землю несокрушимыми руками контрфорсов. Никому даже в голову не приходило, что внутри этой примелькавшейся каменной глыбы при ясном солнце в будний день может бурлить деятельность, по напряженности своей мало уступающая той, что происходит в жерле вулкана.

Впрочем, подобное неведение было прохожим только на пользу, ибо в бурьяне, которым заросли приречные откосы, во дворе и на башнях засели отчаянные головорезы, коим было велено зорко следить и тихо резать глотки всякому, кто вздумает приблизиться к северной башне на расстояние пистолетного выстрела.

Часовых было всего четверо — вполне достаточное количество, учитывая то обстоятельство, что никто в городе не намеревался брать старую крепость в кольцо осады и идти на штурм.

Увы, не всякая волшебная шапка дает гарантию незаметности, и даже отточенное годами полузвериного существования искусство маскировки оказывается бессильным против человека, который заранее предугадывает ход событий. В тот день такой человек в кремле был: засев на верхней площадке одной из башен, он с рассвета поджидал дорогих гостей и видел, как с разных концов города к северной башне стекались личности самого подозрительного вида. Всего он насчитал одиннадцать человек, то есть дюжину без одного. Трое из этих одиннадцати были ему знакомы: Хрунов, плешивый немец в треуголке и здоровенный одноухий негодяй, издали похожий на огромного отощавшего волка. Четыре человека вместе с этими тремя вошли в подземелье, итого получилось семеро. Остальные четверо, следуя указаниям своего атамана, рассредоточились вокруг северной башни и попрятались, как тараканы по щелям. К счастью, никому из них не пришло в голову карабкаться на саму башню: это доставило бы сидевшему на ее верхушке человеку определенные неудобства.

Человек на башне терпеливо ждал развития событии, следя за ходом времени по неторопливому перемещению слепящего солнечного диска в голубом небе. Время шло, солнце поднималось все выше. Становилось жарко, но человек на башне не снимал не только своей широкополой шляпы, но даже и потрепанного плаща, в который был закутан до самой шеи. Сзади край плаща задирали поцарапанные сабельные ножны, спереди его оттопыривали рукоятки двух пистолетов. Из-под обвислых полей низко надвинутой шляпы виднелись только кончик прямого носа, жесткие черные усы с серебрившейся в них ранней проседью да твердый подбородок, имевший мужественные очертания.

Время от времени незнакомец выпрастывал из-под плаща обтянутую замшевой перчаткой руку и подносил к лицу недорогую темную сигару. Он несколько раз проводил сигарой у себя под носом, втягивая дразнящий аромат табака, после чего убирал ее от греха подальше. В полдень он выпил немного воды, принесенной в оловянной фляге, и сжевал сухарь с кусочком вяленого мяса. Сия скудная трапеза, казалось, полностью его удовлетворила; покончив с едой, незнакомец скрестил руки на груди и погрузился в каменную неподвижность, ожидая развития событий.

Около полудня он увидел какого-то оборванца, более всего напоминавшего нищего с церковной паперти. Подозрительная эта личность, воровато озираясь по сторонам, пересекла заросшее бурьяном, заваленное кучами битого кирпича, изрытое пространство и остановилась, испуганно вздрогнув, когда из-за контрфорса прямо перед нею внезапно появилась фигура одного из дозорных. Нищий довольно долго что-то втолковывал дозорному, после чего повернулся кругом и с прежней поспешностью запылил обратно, мелькая своими грязными лохмотьями.

Дозорный покинул свой пост и поспешил к башне, на верхушке которой засел наблюдатель. Последний насторожился и положил руку в перчатке на эфес сабли, но дозорный, скрывшись из его поля зрения, спустя минуту показался вновь и не спеша, вразвалочку, вернулся на свое насиженное место. Из этого следовало, что либо на первом этаже башни, либо на лестнице стоит еще кто-то; незнакомец в плаще сделал по этому поводу зарубку в памяти и вернулся к наблюдению. Ему было очень любопытно узнать, какую новость принес гонец. Незнакомец догадывался, о чем идет речь, но проверить правильность своей догадки в данный момент попросту не мог.

Между тем новость была и впрямь любопытная, и Хрунов, получив неожиданное известие, задумчиво поскреб подбородок.

— Что за дьявольщина? — пробормотал он. — Ничего не понимаю!

Позади него, в тускло освещенном коридоре беспорядочно тюкало о камень железо, стучали, падая на пол, обломки и скрежетали о кирпич лезвия лопат. Слышалось пыхтенье, кряканье и сдавленный мат бешено работающих людей. Их голые, в разводах грязи спины лоснились от пота, под бледной кожей размеренно перекатывались веревки мышц и сухожилий. Потом от них разило за версту, его едкий запах перебивал даже вонь смоляных факелов и чувствовался уже на расстоянии двадцати шагов от места раскопок.

Хрунов вынул кожаный портсигар и раскурил сигарку, просунув ее в приоткрытую дверцу фонаря, который держал в руке Ерема, принесший известие.

— Может, хоть ты что-нибудь понимаешь? — обескураженно спросил у него поручик, с негромким стуком закрывая дверцу.

От этого прикосновения фонарь качнулся, и по обросшему спутанными волосами лицу Еремы заметались глубокие тени.

— А чего тут понимать, барин? — рассудительно просипел он. — Баба с воза — кобыле легче.