набросками и, насвистывая, направил свои стопы в торговую часть города. Здесь он посетил скобяную лавку, где по сходной цене приобрел жестяной фонарь с кольцом наверху, солидный запас свечей и несколько кусков темного войлока.
Придя домой, он обнаружил, что княжна еще не вернулась. Это было очень кстати; герр Пауль поспешил подняться к себе и обнаружил, что в его комнате уже установили складную кровать, стол, два стула и фаянсовый умывальник с зеркалом. В углу, будто по волшебству, воздвигся платяной шкаф; в другом углу Хесс обнаружил ореховый комод с пустыми ящиками, а на комоде — весьма изящные часы швейцарской работы. В дверном замке изнутри торчал медный ключ с затейливой головкой, которого здесь прежде не было, и герр Пауль по достоинству оценил предупредительность княжны.
Первым делом он запер дверь и лишь после этого принялся обживать новые апартаменты. Небрежно бросив на комод шляпу, герр Пауль разложил на столе свои покупки и вынул из кармана сюртука острый как бритва складной нож. Ловко орудуя этим инструментом, он вырезал в куске войлока круглое отверстие. Отделять вырезанный кусок до конца он не стал, получив таким образом что-то вроде открывающейся заслонки. Теперь ему достаточно было обернуть войлоком фонарь, чтобы тот сделался потайным: подними круглую войлочную заслонку, и из образовавшегося глазка ударит тонкий луч света.
Покончив с этим делом, Хесс установил внутри фонаря сальную свечу и спрятал фонарь вместе с оставшимся войлоком в дальний угол шкафа. После этого он выложил на видное место рисунки с видами кремля и днепровской кручи, кликнул лакея, предоставленного княжной в его распоряжение, и велел тому разобрать багаж. Когда лакей разобрал узлы и корзины, герр Пауль отпустил его, скинул башмаки и, улегшись на кровать, открыл привезенный с собою томик Платона, изданный на языке оригинала.
Пауль Хесс бегло читал по-древнегречески, однако хитросплетения Платоновой логики в сочетании с недавней прогулкой оказали на его организм странное воздействие: не прочтя и трех страниц, герр Пауль выронил книгу, и через минуту его заливистый храп разносился едва ли не по всему дому. Он проспал до самого обеда и, когда его разбудили, чувствовал себя вялым и разбитым. Ему пришлось изрядно потрудиться, дабы обед в обществе княжны прошел весело и непринужденно; впрочем, после двух бокалов хорошего вина герр Пауль в самом деле повеселел и к концу обеда уже во все горло хохотал над собственными рискованными остротами. За кофе он продемонстрировал княжне те два наброска, которые якобы сделал утром, и удостоился ее горячей похвалы.
Этим же вечером, дождавшись, пока в доме все затихнет, Пауль Хесс выбрался наружу через окно первого этажа и, пряча под одеждой потайной фонарь, устремился на гору, к кремлю: настало время поближе познакомиться с таинственными подземельями.
С самого утра в доме творился ад кромешный: подрядчики, словно сговорившись, привезли мебель, гардины и все прочее едва ли не одновременно. В одночасье улица перед домом оказалась запружена подводами, лошадьми, предметами обстановки и бородатыми мужиками, которые не столько занимались делом, сколько кричали друг на друга. Мария Андреевна сбилась с ног, пытаясь хоть как-то упорядочить этот хаос, и это ей отчасти удалось — надо полагать, сказался богатый опыт. Когда последняя подвода, громыхая, скрылась за углом, а последний комод был внесен в дом пыхтящими дворовыми, княжна вздохнула с облегчением, искренне позавидовав герру Хессу, который, прихватив свою папку, ушел из дому за час до начала столпотворения.
Взяв себя в руки, княжна кликнула дворецкого и вместе с ним прошлась по комнатам, указывая, что и где надобно поставить, повесить и прибить. Дворецкий, наученный горьким опытом, не стал полагаться на память и записывал за хозяйкой каждое слово. Ему пришлось исписать изрядное количество бумаги, прежде чем было отдано последнее распоряжение, но зато, насколько он понимал, в доме не осталось ни единого стула, которому княжна не отвела бы определенного места. Это существенно облегчало его задачу, и все же, как только Мария Андреевна наконец ушла к себе, бедняга первым делом бросился к буфету и хлопнул стопку водки.
Очутившись в своей спальне, княжна первым делом посмотрела на часы и ужаснулась: время близилось к полудню, а она уже устала так, будто целый день колола дрова. Из коридора доносились тяжелые шаги, трудный скрежет передвигаемой мебели и тихая ругань дворецкого, который бранил бестолковых мужиков, ухитрившихся заклиниться в дверях вместе с платяным шкафом. Слушая эту перебранку, Мария Андреевна поняла, что с нее довольно, и позвала горничную, чтобы переодеться для выхода. Она чувствовала, что, оставшись сейчас дома, непременно на кого-нибудь накричит.
Пробираясь по заставленному чем попало коридору, Мария Андреевна услышала, как где-то позади, в лабиринте комнат, с дробным рассыпчатым грохотом и лязгом обрушилось что-то железное. Она остановилась и прикрыла глаза, терпеливо пережидая приступ раздражения. Гадать о том, что послужило причиной шума, не приходилось: в оружейной рухнули стоявшие у двери рыцарские латы.
Княжна усмехнулась и покачала головой. Оружейная... Можно было не сомневаться, что эта комната в ближайшее время станет причиной новой волны пересудов о чудачествах сумасбродной княжны. Богатая коллекция оружия, которую начали собирать предки старого князя, за последние три года пополнилась и разрослась настолько, что более не умещалась в комнате, специально отведенной под нее в Вязмитинове. Наедине с собой Мария Андреевна признавала, что в этой внезапно проснувшейся страсти к коллекционированию орудий убийства есть что-то болезненное, тем более что хищная красота оружия ее больше не пленяла. То, что оружие, отвратительное по самой своей сути, выглядело красивым, казалось княжне вполне объяснимым. Понимая это, княжна тем не менее не могла устоять при виде очередного редкого экземпляра и никогда не вешала оружие на стену, предварительно его не опробовав. Разумеется, это правило распространялось далеко не на все ее приобретения: орудовать двуручным тевтонским мечом, к примеру, казалось ей чересчур тяжело и совершенно бессмысленно. Доспехи, которые только что с лязгом разлетелись по новенькому паркету оружейной комнаты, она тоже не примеряла, хотя они, похоже, идеально подходили ей по росту.
Она немного постояла на месте, решая, подняться ей в оружейную или махнуть на все рукой и идти на прогулку. В конце концов здравый смысл возобладал над раздражением: княжна решила, что сломанное уже сломано, испорченное — испорчено и что надо дать разиням шанс все исправить и тихо замести следы. Даже если предположить, что железноголовый тевтонский болван, рухнув с подставки, оставил выбоину в паркете или помялся сам, то криком и бранью все равно уже ничего не поправишь.
Мысль о тевтонском болване совершенно естественным образом напомнила княжне о ее госте, любезном герре Пауле Хессе. Сей обходительный господин с истинно германским трудолюбием и аккуратностью каждое божье утро сразу же после завтрака отправлялся на берег Днепра, где на крутых склонах высилась старинная фортеция, и возвращался обыкновенно лишь к ужину, усталый и голодный, но непременно с двумя-тремя набросками для кузена Петера. Наброски эти были чудо как хороши, но что-то в них неизменно ставило княжну в тупик, вызывая не вполне осознаваемое недоумение: зарисовки кремля, днепровских круч и московского предместья, сделанные с различных точек, носили отпечаток некой артистической небрежности, которая, как казалось Марии Андреевне, вовсе не была присуща педантичному немцу. Несмотря на свой смешливый нрав, Хесс был немцем до мозга костей, и рисунки его, как представлялось княжне, должны были напоминать чертежи — точные, сухие и совершенно лишенные эмоций. Но то, что показывал ей герр Пауль, было набросано нервными, летящими штрихами, как будто рукой художника водило само вдохновение. Так мог бы рисовать русский, француз, испанец или итальянец, но никак не воспитанник сухой Дюссельдорфской школы живописи. Живая и страстная натура художника чувствовалась в каждой линии, в каждом штрихе; если это рисовал Хесс (в чем княжна не могла сомневаться), то возникал вопрос: который из двух Паулей Хессов настоящий — тот, что делал эти наброски, или тот, который хохотал за столом над собственными незатейливыми остротами и больше всего на свете любил свиные ножки с кислой капустой?
Да, герр Пауль был далеко не так прост, как казался при первом знакомстве, и за его грубоватыми манерами пузатого бюргера время от времени угадывался острый и холодный ум, так же дурно сочетавшийся с его манерой рисовать, как и с его умением вести себя за столом. Это был, если можно так выразиться, уже третий Пауль Хесс, и княжне оставалось только гадать, сколько их еще скрывается за внешностью недалекого тевтонского колобка.
Налетевший с Днепра теплый ветер чуть не вырвал из руки Марии Андреевны кружевной зонтик, коим она прикрывалась от полуденного солнца. Княжна схватилась свободной рукой за норовящую улететь шляпку и только теперь обнаружила, что ноги ее все это время двигались в сторону реки, а точнее, в
