А у подъезда события разворачивались в полном соответствии с канонами детективного жанра: явно насмотревшийся телевизора Бура схватил Лизку Митрофанову, приставил к ее горлу нож и, прикрываясь ею как щитом, вовсю качал права.

– Отвянь, ментяра! – сипло орал он в тишине уснувшего двора. Ирина заметила, что в некоторых окнах загорелся свет, а в других, наоборот, погас, и там, в темноте, колыхались занавески и льнули к черным оконным стеклам бледные пятна лиц. – Брось ствол! Ключи от машины отдай, не то я эту сучку сейчас на твоих глазах заколю, как свинью! Ну, кому сказано?!

Наверху хлопнула форточка, и пронзительный женский голос прокричал:

– Сейчас же прекратите это безобразие! Я вызываю милицию!

– Одну секунду, – вежливо ответил Сиверов, – мы уже заканчиваем. – Не валяй дурака, – продолжал он, адресуясь к Буре. – Люди спят, а ты здесь устроил оперетту...

– Брось ствол! – проорал в ответ Бура. – Я ее, в натуре, завалю! Бросай шпалер, мусорюга, все равно живым не дамся!

– Да больно ты мне нужен, дурак, – сказал Сиверов. – В общем, как знаешь.

Наверное, пистолет у него был с глушителем, потому что вместо ожидаемого грохота Ирина услышала знакомый свистящий хлопок и сразу же – звон упавшей на асфальт гильзы. Бура выпустил Митрофанову, выронил нож и бревном повалился навзничь. Даже с того места, где стояла Ирина, была отчетливо видна черная дыра, появившаяся у него точно между глаз, чуть повыше перебитой переносицы. Это отверстие выглядело весьма красноречиво: при виде его становилось ясно, что врач Буре уже не нужен.

– Уже все, – мягко сказал Сиверов рыдающей Лизке Митрофановой, обнял ее свободной рукой за плечи и на секунду прижал к себе. – Все, все, не надо плакать. Ну-ка, бегом домой!

– Человека убили! – на весь двор заверещал все тот же женский голос.

Сиверов легонько подтолкнул Митрофанову в сторону подъезда, огляделся, поднял с земли стреляную гильзу, сунул ее в карман и сел в машину. Черный 'БМВ' завелся с пол-оборота и тут же, взвизгнув покрышками, сорвался с места.

Пятясь, Ирина вернулась к своей машине, села за руль и осторожно, без стука закрыла дверцу. Ее трясло – не столько от увиденного, сколько от запоздалого понимания того, какая роль была отведена ей во всей этой истории. Это понимание лежало у нее под ложечкой скользким ледяным комом; его хотелось извергнуть наружу, как пищу, с которой не справляется желудок. Его, как минимум, следовало выплакать, но слез не было. Ирина сидела в машине, уставившись прямо перед собой ничего не видящим, застывшим взглядом, и ни о чем не думала, потому что думать ей было уже не о чем.

Из щели между гаражами, где стояла 'хонда', была хорошо видна освещенная асфальтовая дорожка, что вела к подъезду Митрофановой. Там, прямо под фонарем, лежало, широко разбросав руки, тело Буры – человека, который, вероятнее всего, убил ее отца. Но Ирина не испытывала по отношению к этому подонку ровным счетом никаких чувств. Он был всего-навсего инструментом, таким же, как нож, что валялся в метре от трупа, весело поблескивая в мертвенном зеленовато-голубом свете мощной ртутной лампы. Им можно было обстрогать какую-нибудь деревяшку, или нарезать колбасы, или убить человека – все зависело от того, в чьих руках он окажется.

Прошло, наверное, минут десять, прежде чем Ирина поняла, что попусту теряет драгоценное время. Вот-вот должна была подъехать милиция; существовала реальная угроза того, что она столкнется с милицейской машиной, едва успев покинуть свое убежище. Она потянулась к замку зажигания и увидела, как трясется рука. Ехать в таком состоянии нельзя; кроме того, на соседнем сиденье лежал пистолет. Если ее поймают здесь с оружием...

Ирина закусила губу. Она была напугана, но испуг, как ни странно, принес облегчение: это было нормальное человеческое чувство. И она принялась методично расчленять свой испуг, раскладывать его по полочкам, с неожиданным удовольствием отмечая, что способность мыслить осталась при ней, а не погибла под обломками обрушившейся на нее катастрофы. 'Давай-ка поспокойнее, – сказала она себе. – Бояться нечего. Ну, допустим, тебя здесь поймают и найдут пистолет. Ну и что? Бура убит из другого оружия – скорее всего из того здоровенного 'кольта', который был тогда у Сиверова, – и это, я думаю, поймет любой дурак даже без баллистической экспертизы. И вообще, как только я соображу, что меня заметили, сразу же позвоню Потапчуку или тому же Сиверову, и они все уладят в течение пяти минут, так что меня даже расспросить как следует не успеют. Да и о чем меня расспрашивать? Ничего не видела, ничего не знаю. Спала. Выпила лишнего за ужином, заехала в какой-то двор и решила вздремнуть, чтобы не ездить по улицам в пьяном виде. В высшей степени разумный поступок, продиктованный глубоким уважением к правилам дорожного движения... Бред, конечно, но кому какое дело? Да и кто меня тут заметит? Стоянка, гаражи, машина между гаражами – все нормально, все как всегда. Да и ночь ведь, темно...'

Тело Буры все так же лежало на освещенном пятачке асфальта между двумя скамейками, на которых днем, наверное, бывало полным-полно старушек. Из подъезда так никто и не вышел, и, присмотревшись, Ирина заметила, что освещенных окон в доме почти не осталось. У нее на глазах свет погас еще в одном окошке, потом в двух, почти одновременно. Дом возвращался к потревоженному ночным происшествием сну, и до Ирины вдруг дошло, что милицию скорее всего так никто и не вызвал. В самом деле, кому это надо? Шум уже прекратился, спать больше никто не мешает, а помогать милиции, как известно, себе дороже...

Ирина смотрела на темный дом с освещенными окнами лестничных клеток и думала о том, что москвичи за последние полтора-два десятка лет очень далеко продвинулись по пути эволюции, превратившись в какую-то особую расу, полностью лишенную таких устаревших пережитков позапрошлого века, как человеколюбие и сострадание к ближнему. И пока она размышляла об этой ерунде, решение пришло к ней само собой – Ирина поняла, куда ей следует отправиться и что сделать, прежде чем поставить в этой истории жирную точку.

Она зажгла сигарету и не спеша выкурила ее до самого фильтра, а потом включила двигатель и, не включая фар, покинула свое убежище. Ничего не случилось; свернув за угол, она зажгла свет, врубила музыку на полную мощность и дала газ.

Несколькими минутами позже она уже была на своей конспиративной квартире. Часы показывали начало второго. Ирина покормила глупых рыб, бесцельно плававших туда-сюда внутри прозрачной стеклянной тумбы журнального столика, сварила чашку крепчайшего черного кофе, выпила ее, закусив еще одной сигаретой, а потом приступила к методичным поискам, которые увенчались успехом гораздо быстрее, чем она могла предположить.

Из этого, между прочим, следовало, что кое-кто сильно ее недооценил, и Ирина мысленно добавила к уже составленному счету еще одну строчку.