– Чем могу помочь, м-р Эдельвейс? Бракоразводными делами не занимаюсь.?

Я попытался отдать ему фото. Он отмахнулся. – Клиент для меня всегда ?мистер?

– добавил я. – Во всяком случае, пока он не наврет с три короба.

Он усмехнулся.

– Врать не привык, это не бракоразводное дело.

Я просто хочу, чтобы Мейбл вернулась. Но она не вернется, пока я ее не найду. Может, для нее это такая игра.

Он стал рассказывать о ней терпеливо, без злости. Она пила, погуливала, была, по его понятиям, не самой лучшей женой, но, может быть, его слишком строго воспитали. Сердце у нее, по его словам, было из чистого золота, и он ее любил. Понимал, что сам он – не предел мечтаний, просто честный работяга, который тащит домой все, что заработал. Счет в банке у них был общий. Она сняла с него все деньги, но это его не удивляло. Он примерно представлял, с кем она удрала, и если он прав, то человек этот, конечно, обчистит ее и бросит.

– Зовут Керриган, – сказал он. – Монро Керриган. Я против католиков ничего не имею. Плохих евреев тоже полно. Этот Керриган парикмахер, когда работает. Против парикмахеров тоже ничего не имею. Но много среди них лентяев, да и на скачках играют. Ненадежные люди.

– Она вам напишет, когда ее обчистят?

– Ей жутко стыдно бывает. Как бы чего с собой не сделала.

– Тут надо розыск объявлять, м-р Эдельвейс. Подайте заявление.

– Нет, я против полиции ничего не имею, но это не дело. Унизительно будет для Мейбл.

Мир, казалось, так и кишел людьми, против которых м-р Эдельвейс ничего не имел. Он выложил на стол деньги.

– Двести долларов, – сказал он. – Первый взнос. Так будет лучше.

– Это опять повторится, – сказал я.

– Конечно, – он пожал плечами и мягко развел руками. – Но – двадцать четыре года, а мне скоро пятьдесят. Как же может быть иначе? В конце концов она успокоится. Плохо, что детей нет. Она не может иметь детей. У евреев любят большую семью. Так Мейбл это знает. Вот и мучается.

– Умеете вы прощать, м-р Эдельвейс.

– Ну, я не христианин, – заметил он. – То есть, я против христиан ничего не имею, вы же понимаете. Но уж такой я. Это не просто слова. Я так живу.

Ох, забыл самое главное.

Он достал открытку и положил ее на стол рядом с деньгами.

– Из Гонолулу она это прислала. В Гонолулу жизнь дорогая. У моего дяди там ювелирная торговля. Сейчас он уже старый. Живет в Сиэтле.

Я снова взял фотографию.

– Это мне понадобится, – сообщил я. – И копии придется снять.

– Так и знал, м-р Марлоу, что вы это скажете. Так я уже приготовился.?

Он извлек конверт, в нем было пять экземпляров фото. – Керриган у меня тоже есть, только моментальный снимок.

Он полез в другой карман и вручил мне другой конверт. Я взглянул на Керригана. У него была смазливая жуликоватая физиономия, что меня не удивило. Три экземпляра Керригана.

М-р Болдуин Эдельвейс оставил еще одну визитную карточку, на которой были его имя, адрес, номер телефона. Он выразил надежду, что это обойдется не слишком дорого, но был готов сразу предоставить нужные средства и сказал, что будет ждать от меня известий.

– Двух сотен хватит, если она все еще в Гонолулу, – сказал я. – Теперь мне нужно подробное описание их обоих, чтобы передать по телефону. Рост, вес, возраст, цвет волос, шрамы или особые приметы, что на ней было надето и сколько денег она забрала из банка. Если такое уже случалось, м-р Эдельвейс, значит, вы знаете, что мне нужно.

– Странное у меня предчувствие насчет этого Керригана. Нехорошее.

Еще полчаса я вытягивал из него и записывал нужные сведения. Потом он молча встал, молча пожал мне руку, поклонился и молча вышел из кабинета.

– Передайте Мейбл, что все в порядке, – только и сказал он на прощанье.

Дело оказалось нетрудное. Я послал телеграмму в сыскное агенство в Гонолулу, а вслед за ней, авиапочтой – фотографии и те сведения, что в телеграмму не уместишь. Мейбл нашли в шикарном отеле, где она работала уборщицей, мыла ванны, полы и так далее. Керриган поступил точь-в-точь по предчувствию м-ра Эдельвейса – обчистил ее во сне и смылся, оставив расплачиваться за гостиницу. Она заложила кольцо, которое Керриган не сумел отобрать у нее по-хорошему. Этого ей хватило, чтобы рассчитаться в гостинице, но на дорогу домой денег уже не было. Так что Эдельвейс вскочил в самолет и помчался за ней.

Не заслуживала она такого мужа. Я послал ему на счет двадцать долларов плюс оплату длинной телеграммы. Двести долларов заграбастало агентство в Гонолулу. Поскольку у меня в сейфе лежал портрет Мэдисона, я мог позволить себе работать по грошовым расценкам.

Так прошел один день из жизни сыщика. Не совсем типичный день, но и не такой уж нетипичный. Зачем я этим занимаюсь, никто не знает. Разбогатеть на этом нельзя, удовольствия тоже мало. Время от времени в тебя стреляют, лупят или швыряют за решетку. Случается, что и убивают. Каждый месяц ты говоришь себе, что пора бросить, пока еще из тебя песок не сыплется, и заняться чем-нибудь приличным. Потом в дверь звонят, и на пороге опять возникает очередной гость с очередной проблемой, очередной бедой и скромной суммой денег.

– Входите, м-р Тягомот. Чем могу быть полезен?

Хотел бы знать, что меня здесь держит.

Три дня спустя, ближе к вечеру, мне позвонила Эйлин Уэйд и пригласила на завтра к себе домой на коктейль. Соберется несколько друзей. Роджер хочет меня видеть и поблагодарить как следует. И не буду ли я так любезен прислать счет?

– Вы мне ничего не должны, м-с Уэйд. Я мало что сделал, и мне уже заплачено.

– Я, наверное, показалась вам дурочкой со своими викторианскими замашками, – заметила она. – В наше время поцелуй не много значит. Так вы придете?

– Боюсь, что да. Хотя и не надо бы.

– Роджер совсем здоров. Работает.

– Прекрасно.

– Какой у вас сегодня мрачный голос. Наверное, относитесь к жизни слишком серьезно.

– Бывает что и так. А что?

Она ласково засмеялась, простилась и положила трубку. Я немножко посидел, пытаясь относиться к жизни серьезно. Потом попробовал вспомнить что-нибудь забавное, чтобы посмеяться от души. Ни то, ни другое не получилось. Тогда я достал из сейфа и перечитал прощальное письмо Терри Леннокса. Оно напомнило, что я так и не побывал у Виктора и не выпил за Терри «лимонную корочку». Время было самое подходящее – в баре сейчас тихо, как он любил. При мысли о Терри мне стало и грустно, и досадно. Добравшись до бара, я чуть не проехал мимо. Но сдержался. Слишком много денег он мне прислал. Дураком меня выставил, но щедро заплатил за это удовольствие.

У Виктора было так тихо, что, казалось, можно услышать звук перепада между жарой и прохладой. На табурете у стойки сидела женщина. На ней был дорогой черный костюм – наверно, из какого-нибудь орлона, специально для лета. Перед ней стоял стакан бледно-зеленого напитка, и она курила сигарету в длинном янтарном мундштуке с тем сосредоточенным видом, который объясняется иногда неврастенией, иногда сексуальной озабоченностью, а иногда просто диетическим голоданием.

Я сел через два табурета от нее, и бармен кивнул мне, но не улыбнулся.

– "Лимонную корочку", – сказал я. – Без горькой настойки.

Он положил передо мной салфеточку.

– Знаете что? – сказал он с гордостью. – Я запомнил, что вы со своим другом говорили как-то вечером, и достал-таки бутылку лимонного сока. Потом вас долго не было, и я ее только сегодня открыл.