пожилой официант уже отодвигал столик с таким усердием, какого мне ни от одного официанта не видать. Она села, засунула перчатки за ремешок сумочки и поблагодарила его такой нежной, такой восхитительно- ясной улыбкой, что его чуть не хватил удар. Она что-то заказала, очень тихо. Он бросился исполнять, вытянув шею. Теперь у него появилась цель в жизни.

Я не сводил с нее глаз. Она меня на этом поймала. Потом перевела взгляд на полдюйма выше, и меня не стало на свете. Но где бы я ни был, дыхание у меня перехватило.

Блондинки бывают разные, слово ?блондинка? теперь звучит почти комически. Все виды блондинок хороши по-своему, за исключением разве что этих, с металлическим оттенком, – на самом деле они такие же блондинки, как зулусы, а характер мягкий, как тротуар. Есть миниатюрная хорошенькая блондинка, которая щебечет и чирикает, есть и крупная, статная, под сине-ледяным взглядом которой хочется встать по стойке ?смирно?. Есть блондинка, которая выдает вам тот еще взгляд из-под ресниц, и дивно благоухает, и мерцает, и виснет у вас на руке, но когда вы доводите ее до дома, ее сразу одолевает страшная усталость. Она так беспомощно разводит руками и жалуется на проклятую головную боль, и вам хочется ее стукнуть, но мешает радость, что головная боль обнаружилась, прежде чем вы вложили в страдалицу слишком много времени, денег и надежд. Потому что эта головная боль всегда будет наготове – вечное оружие, такое же смертоносное, как кинжал итальянского ?браво? или отравленный напиток Лукреции.

Есть мягкая, податливая блондинка-алкоголичка, которой все равно, что на ней надето, лишь бы норка, и куда ее ведут, лишь бы это был ресторан ?Звездное небо?, и там было много сухого шампанского. Есть маленькая задорная блондинка – она хороший товарищ, и хочет платить за себя сама, и вся лучится светом и здравым смыслом, и знает борьбу дзюдо, так что может швырнуть шофера грузовика через плечо, оторвавшись для этого всего на секунду от чтения передовицы в ?Сатердей ревью?. Есть бледная, бледная блондинка, страдающая малокровием – не смертельным, но неизлечимым. Она очень томная, похожа на тень, голос ее шелестит откуда-то из глубины, ее нельзя и пальцем тронуть – во-первых, потому, что вам не хочется, а во-вторых, потому, что она все время читает то Данте в оригинале, то Кафку, то Кьеркегора, то изучает старо-прованский язык. Она обожает музыку, и когда нью-йоркский филармонический оркестр играет Хиндемита, может указать, которая из шести виолончелей опоздала на четверть такта. Я слышал, что Тосканини это тоже может. Она и Тосканини, больше никто.

И, наконец, есть шикарный выставочный экземпляр – эта переживет троих крупных рэкетиров, потом сходит замуж за парочку миллионеров (по миллиону с головы) и успокоится на бледно-розовой вилле в Кап Антиб, где у нее будет автомобиль ?альфа-ромео? в комплекте с шофером и механиком и конюшня из потрепанныхаристократов; онабудетобщатьсясними рассеянно-снисходительно, словно пожилой герцог, желающий доброй ночи своему дворецкому.

Мечта за столиком напротив не имела с ними ровно ничего общего. Она не подпадала ни под какую категорию, была далека и чиста, как вода в горной речке, и так же неуловима, как цвет этой воды. Я все еще пялился на нее, когда возле моего локтя раздался голос:

– Я неприлично опоздал. Прошу прощения. Вот что меня задержало. Меня зовут Говард Спенсер. Вы, конечно, Марлоу.

Я обернулся и взглянул на него. Он был средних лет, пухленький, одет так, словно не придавал этому значения, но чисто выбрит, а редкие волосы на широком черепе были старательно прилизаны. На нем был яркий двубортный жилет, какие в Калифорнии редко кто носит – разве что приезжие с Востока.

Очки у него без оправы, и он похлопывал по потертому, видавшему виды портфелю, который, очевидно, его и задержал.

– Тут три свеженьких длиннющих рукописи. Проза. Неудобно терять, пока мы их не отвергли. – Он сделал знак пожилому официанту, который только что поставил перед Мечтой высокий стакан с чем-то зеленым.

– Моя слабость – джин с апельсиновым соком. Вообще-то, несуразное питье. Составите компанию? Прекрасно. Я кивнул, и пожилой официант удалился.

Указав на портфель, я спросил:

– Откуда вы знаете, что не будете их печатать?

– Хорошую рукопись автор не потащил бы ко мне в гостиницу. Отправил бы агенту в Нью-Йорке.

– Тогда зачем вы их принимаете?

– Во-первых, чтобы не обижать людей. Во-вторых, в надежде на тот один шанс из тысячи, ради которого живет каждый издатель. Но чаще всего, где-нибудь на коктейле вас знакомят с кучей народу, и кто-то из них написал роман, а вы полны любви к роду человеческому – вот и заявляете, что с удовольствием прочтете рукопись. Затем она с такой пугающей быстротой оказывается у вас в гостинице, что приходится ее полистать. Но вряд ли вас так уж интересуют издатели и их проблемы.

Официант принес заказ. Спенсер схватил стакан и отхлебнул здоровый глоток. Золотоволосую девушку напротив он не замечал. Все его внимание было направлено на меня. В связные он годился.

– Если нужно для работы, – отозвался я, – могу иногда и книжку почитать.

– Здесь живет один из наших самых известных авторов, – небрежно заметил он. – Может быть, вы его читали. Роджер Уэйд.

– М-м...

– Понимаю. – Он грустно улыбнулся, – Не любите исторических романов. Но расходятся они потрясающе.

– Тут и понимать нечего, м-р Спенсер. Попалась мне как-то одна его книжка. По-моему, требуха. Ничего, что я так в лоб?

Он усмехнулся.

– Нет, что вы. Вы тут не одиноки. Но дело в том, что сейчас его раскупают автоматически. А при нынешних производственных расходах никакой издатель не может обойтись без парочки таких авторов.

Я взглянул на золотую девушку. Она допила свой лимонад, или как его там, и посмотрела на микроскопические часики. Бap понемногу заполнялся, но до настоящего шума была еще далеко. Два ловкача по-прежнему размахивали руками, а к солисту на табурете присоединилась пара приятелей. Я перевел взгляд обратно на Говарда Спенсера.

– Это вы и хотели обсудить? – спросил я, – Этого самого Роджера УэЙда?

Он кивнул. Присматривался он ко мне очень тщательно.

– Расскажите немного о себе, м-р Марлоу. Если, конечно, не возражаете.

– Что вам рассказать? Я частный детектив, лицензию получил довольно давно. Одинокий волк, холост, не слишком молод, небогат. Несколько раз сидел в тюрьме, бракоразводных дел не веду. Люблю выпивку, женщин, шахматы.

Полицейские меня недолюбливают, но с двумя-тремя мы ладим. Родился в Санта-Розе, родители умерли, братьев и сестер нет. Если меня пришибут в темном переулке – а с людьми моей профессии, да теперь и не только моей, это случается все чаще, – ни для кого это не будет катастрофой.

– Понятно, – произнес он. – Но это не совсем то, что я хотел бы узнать.

Я допил джин с апельсиновым соком. Он был невкусный. Я усмехнулся.

– Вот еще что забыл, м-р Спенсер. У меня в кармане лежит портрет Мэдисона.

– Портрет Мэдисона? Боюсь, что я не...

– Купюра в пять тысяч долларов, – пояснил я. – Всегда ношу ее при себе.

Как талисман.

– Боже правый, – прошептал он. – Разве это не опасно? Вы страшно рискуете.

– А кто сказал, что есть граница, за которой все опасности одинаковы?

– Кажется, Уолтер Бейджхот. Он имел в виду верхолазов. – Тут он улыбнулся. – Извините, но все-таки издатель всегда остается издателем. Вы мне подходите, Марлоу. Ставлю на вас. А иначе вы просто послали бы меня к черту, верно?

Я улыбнулся в ответ. Он подозвал официанта и заказал еще выпить.

– Значит так, – начал он. – У нас крупные неприятности из-за Роджера Уэйда. Он не может закончить книгу. Потерял работоспособность, и это неспроста. Прямо разваливается на глазах. Дикие запои, приступы ярости.

Иногда исчезает на несколько дней. Недавно сбросил жену с лестницы, она сломала пять ребер, попала