– Когда оденешься, Кармен. Не дам, пока ты не оденешься.

Я поставил стаканы на шахматный столик, сел и закурил новую сигарету. – Одевайся, Кармен. Я не буду смотреть.

Я смотрел в другую сторону. И вдруг снова услышал то странное шипение, резкое и громкое. Это заставило меня взглянуть на нее. Она сидела нагая, упираясь руками в матрац. Рот ее был широко раскрыт, а лицо похоже на маску из слоновой кости. Звук, вырывавшийся из ее рта, не имел ничего общего с этим застывшим лицом. В глубине ее глаз, – хотя они и были пусты, как всегда, – таилось что-то такое, чего я никогда еще до сих пор не видел в женских глазах.

Наконец ее губы шевельнулись медленно и осторожно, как будто были искусственные и приводились в движение с помощью проводков.

Она грязно обозвала меня.

Меня это не тронуло. Мне было безразлично, как она меня назовет...

Или как назовет меня кто угодно другой. Но эта комната была местом, где я жил. Она была тем, во что я мог вложить понятие «мой дом». В этой комнате было все, что принадлежало мне, что было как-то связано со мной, все мое прошлое. Это было не так уж много – радиоприемник, шахматы, несколько книжек, картин, старые письма и разные прочие пустяки. Собственно, ничего особенного. Но с этим были связаны мои воспоминания.

Дольше я не мог терпеть ее в этой комнате. Грубое ругательство просто помогло мне осознать это.

– Даю тебе три минуты, – спокойно сказал я. – На одевание и уход отсюда. Если не уйдешь за это время, я вышвырну тебя силой... Так, как стоишь сейчас, голую. А вслед за тобой пошлю твои вещи. Так что поспеши! Зубы ее стучали, а шипение становилось все более громким и все более звериным. Она спустила ноги на пол и взяла одежду, лежавшую на стуле рядом с кроватью. Она одевалась, а я смотрел на нее. Одевалась она неловкими, -для женщины, – негнущимися пальцами, но несмотря на это быстро. Через две минуты она уже была готова. Я следил за временем.

Она стояла рядом с кроватью, прижимая к шубке зеленую сумочку. На голове у нее была красивая зеленая шляпа, сдвинутая на одну сторону. Она стояла так еще некоторое время по-прежнему шипя на меня, все с тем же лицом похожим на маску из слоновой кости, с глазами, все еще пустыми, со все еще таившимся в их глубине безумием. Наконец она подошла к двери, открыла ее и вышла, не произнеся ни слова и не оглянувшись.

Было слышно, как лифт пришел в движение и опускался вниз.

Я подошел к окну, отдернул занавески и открыл его настежь. В комнату поплыл вечерний воздух, приторно-сладковатый, перенасыщенный уличными запахами большого города и выхлопными газами. Я взял коктейль и стал медленно пить. Внизу хлопнула входная дверь, по пустому тротуару застучали каблуки. Где-то неподалеку взревел мотор, и машина, быстро набирая скорость, унеслась в ночь.

Я повернулся и взглянул на кровать. Подушка еще сохраняла форму ее маленькой головы, а на простыне виднелся отпечаток ее деликатного развращенного тела.

Я поставил стакан и яростно расшвырял постель.

В это утро снова шел дождь – мелкий касой дождь, создававший над городом хрустальную завесу. Чувствуя себя разбитым и уставшим, я встал, подошел к окну и выглянул в него. Глубокое отвращение к семье Стернвудов овладело мной. Я прошел на кухню и выпил там две чашки черного кофе. Голова у человека может трещать не только с похмелья. У меня она трещала от женщин. Меня тошнило от них.

Я побрился, причесался, оделся, сошел вниз и выглянул на улицу. По другую сторону дороги в каких- нибудь двухстах метрах стоял серый «плимут». Тот самый, который следовал вчера за мной и о котором я спрашивал у Эдди Марза. Возможно, в нем сидел какой-нибудь полицейский, который как раз располагал свободным временем и хотел развлечься, выслеживая мою персону. Возможно, это был какой-то коллега- детектив, получивший указание сунуть нос не в свое дело и обещание, что ему за это кое-что перепадет. Или это был, – возможно, – священник с Бермуд, которому не понравилась моя ночная жизнь.

Я отступил назад, спустился на лифте в гараж, сел в машину и проехал мимо серого «плимута». В нем сидел одинокий невзрачный человек. Он нажал на стартер в ту минуту, когда я проезжал мимо. Все указывало на то, что ему легче работается в дождь. На этот раз он буквально висел у меня на заднем бампере, но ни разу не подъехал настолько близко, чтобы я мог перекрыть ему дорогу. Я проехал вдоль бульвара и остановился неподалеку от моей конторы. Вышел из машины и направился к входным воротам, высоко подняв воротник и низко надвинув шляпу на глаза. Но это не уберегло меня от дождя. Серый автомобиль остановился напротив, возле пожарного крана. Я подошел к перекрестку, перешел на другую сторону улицы и продефилировал возле автомобиля. «Плимут» не двигался с места и из него никто не показывался. Я дернул дверцу.

Небольшого роста мужчина со сметливыми глазами сидел за рулем, вжавшись в угол. Я стоял и смотрел на него, чувствуя спиной удары дождевых капель. Его глаза поблескивали сквозь облака дыма, руки нервно постукивали по баранке.

– Никак не можете решиться? – спросил я.

Он сглотнул слюну, сигарета задрожала в его сжатых губах.

– Мне кажется, я вас не знаю, – произнес он тихим, как будто испуганным голосом.

– Марлоу. К вашим услугам. Человек, за которым вы несколько дней пытаетесь следить.

– Ни за кем я не слежу.

– Зато эта телега – да. А может она вам не подчиняется? А впрочем, делайте все, что вам нравится. Сейчас я иду завтракать в кафе напротив. На завтрак будет апельсиновый сок, яичница с ветчиной, булочки, мед, три или четыре чашки кофе. Ага! И зубочистка. Потом поеду в свою контору, находящуюся на седьмом этаже, в здании, напротив которого мы стоим. Если вас по-прежнему что-то будет тревожить, решитесь и приходите выплеснуть это из себя. А я тем временем пойду и смажу свой пулемет.

Я оставил его в машине, моргающего глазами.

Спустя двадцать минут меня посетила уборщица и мне представилась возможность распечатать толстый конверт, адресованный на мое имя красивым старомодным почерком. В нем была короткая официальная записка и чек на пятьсот долларов, выписанный на Филипа Марлоу и подписанный за генерала Гая Бризея Стернвуда Винсентом Норрисом. День начинался действительно чудесно. Я как раз заполнял бланк для банка, когда звук звонка дал мне понять, что кто-то решил посетить меня. В комнату вошел маленький человечек из «плимута».

– Ну, наконец-то, – сказал я. – Входите и снимайте плащ.

Он осторожно, пока я придерживал дверь, проскользнул мимо меня, так, словно опасался, что я вот-вот дам ему пинка. Мы уселись друг против друга по обе стороны стола. Рост его был действительно невелик, примерно метр пятьдесят. У него были зоркие блестящие глаза, которым он пытался придать строгое выражение, но они выглядели так же строго, как устрица с открытой раковиной. На нем был двубортный темно-серый костюм, слишком широкий в плечах и со слишком широкими лацканами, и галстук с мокрыми пятнами от дождя.

– Может, вы меня знаете, – начал он. – Меня зовут Гарри Джонс.

Я сказал, что не знаю его и пододвинул к нему портсигар с сигаретами. Его маленькие изящные пальчики молниеносно схватили одну из них, словно форель, заглатывающая муху. Он прикурил ее от стоявшей на столе зажигалки и помахал рукой, разгоняя дым.

– Я не какой-нибудь там молокосос, – проинформировал он. – Знаю этих парней и им подобных! Я немного занимался контрабандой спиртного. Это клевое дело, старик. Едешь себе, бывало, на машине с револьвером на коленях и полным патронташем на поясе. Иногда нам случалось прихлопнуть по дороге парочку конов. Замечательное дело.

– Потрясающе, – сказал я.

Он уселся на стуле поудобнее и выпустил вверх облачко дыма уголком маленьких сжатых губ.

– Может, вы мне не верите?

– Может, да, а может нет. Возможно также, что я еще не успел забить себе голову мыслями о том, правду вы говорите или нет. Но с какой целью вы рассказали все это? Чего вы ожидаете от меня?

– Ничего, – едко ответил он.