группе на последних парах, когда преподаватели позволяли.

— К тебе или ко мне поедем? — спросила Алиса.

— К тебе, — сказал Малой, игриво похлопывая ее то ли по руке, то ли по какой-то другой части тела.

— Сегодня ночью было супер, — прошептала девушка. Затем послышалось приглушенное чмоканье.

В стекло ударилась капля — Катя вздрогнула. И мысли, впервые с того момента, как она покинула красный кирпичный дом, вышли из ступора. А каково ей было этой ночью? Чтобы ответить себе на этот вопрос, следовало вспомнить совсем другую ночь…

В глазах защипало от навернувшихся слез. До сих пор не верилось, что осмелилась попросить у Вильяма разрешения использовать его. Если бы спросила: «Можно тебя предать?» — хуже бы не было.

По стеклу застучали капли — дождь в начале февраля. Девушка горько усмехнулась. Немногим он был уместнее сейчас, чем ее нелепая попытка сделать больно тому, кто и вовсе чувствовать не умел. С тем же успехом она могла бы сорвать с крыши сосульку, бросить на землю и топтать ее, кроша на кусочки, — льдине не больно. Или взять шило и попытаться уколоть воздух, тыча в небеса, — ему все равно. А лучше — выйти на дорогу, развести руки в стороны и поймать ветер.

У братьев не было ничего общего. Нежного, заботливого Вильяма ужасала мысль, что он должен причинить ей физическую боль. Даже после того, как девушка эгоистично, не заботясь о его чувствах, призналась: «В твоих объятиях я думаю о нем». Он вытирал поцелуями ей слезы, пролитые из-за другого мужчины, как котенка гладил по голове, утешая, шептал на ухо нежные слова.

Почему он согласился на право первой ночи — так и осталось загадкой. Может, надеялся излечить одержимость любовью? Не его вина, что не получилось… И сердце ее сжималось от нежности и жалости при воспоминании о нем, а сходило с ума по-прежнему лишь от одной мысли о ледяных глазах его брата. Лайонел жестокий, грубый и циничный, тот, кто за ночь не сказал ей ни единого слова, целовал властно и жгуче, а овладел без ласк, как очередной… миллион какой-то там. Близость с ним не могла понравиться, в противном случае стоило бы признать себя сумасшедшей.

Катя тоскливо взглянула на запястье, где отпечатался след от пальцев. Она и впрямь рехнулась. Весь мир кричал о любви, доброте, высоких чувствах, но отчего-то рядом с Лайонелом они были не нужны! И те самые слова, и превозносимые всеми ласки — пустое. Его хотели женщины, даже зная, что он никогда не будет верен, нежен и влюблен. Фантастический любовник, но худший из возлюбленных. Ничего более обреченного на смерть, чем бросить свое сердце посреди льдов Антарктиды, придумать было невозможно.

Пара закончилась. Одногруппницы, громко болтая и смеясь, ринулись из кабинета. Катя убрала в сумку тетрадь, ручку и поднялась. Прошедшая мимо Алиса задела ее плечом. А Костя как будто нарочно медлил. Гендусян догнала у дверей Нину и что-то зашептала ей на ухо, уводя за дверь.

Малой прошел мимо, но через пару шагов остановился и, обернувшись, неожиданно спросил:

— Как дела?

Катя подняла на него глаза и растерянно пробормотала:

— Все хорошо. У тебя тоже! — Она не спрашивала — утверждала, не хотелось знать, каково ему по- настоящему.

Наверно, впервые за их знакомство он проявил проницательность и сказал именно то, что следовало:

— И у меня. — Костя с секунду смотрел на нее, потом потупился и прибавил: — Ладно, пока.

А в класс уже влетела Алиса, заоравшая:

— Ко-о-отик, ну ты идешь? Я же жду-у!

«И так всегда, — с грустью подумала Катя, провожая взглядом Малого, — кто-то вынужден ждать, а кто-то не торопится, кто-то любит, а кто-то нет… Бесконечный круговорот одиноких половинок в поисках цельного счастья».

На улице все так же лил дождь. Ледяные капли звенели по ступеням, черным литым воротам и тонули в островках нерастаявшего снега с хрустальной кромкой льда. Домой не хотелось. Катя медленно брела через дворы в сторону парка. На сотовый несколько раз звонила мать, но девушка не ответила. Утром, когда заходила переодеться, она уже успела услышать, что о ней думают родители. Одна отрада — съехать ей пока не предложили. Впрочем, во взгляде отца рассмотреть эту идею не составляло труда. Мать же все еще рассчитывала на спасение заблудшей души дочери.

Катя беззлобно усмехнулась. Что-то ей подсказывало: душа ее уже объята адским пламенем, если та и кричала, в чем пыталась уверить всезнающая мать, то скорее от бесстыдного удовольствия, а не от боли. Страшно оказалось только вначале, а потом все изменилось. Жизнь превратилась в игру, на кону которой смерть. Запущенное колесо фортуны забыло остановиться. Крутилось, крутилось, крутилось… как рулетка со ставкой на зеро — все или ничего.

В парке снег лежал толстым слоем, дождь шумел в голых ветвях, кусты блестели от воды, в воздухе витал первый, самый тонкий намек весны. Девушка шла, задрав голову к серому небу, наслаждаясь хлесткими ударами капель по щекам.

Старая береза на повороте сегодня пустовала, что означало — поблизости не было ни одного вампира. В груди точно опрокинулось ведро с жидким горячим томлением, растекшимся по всему телу. Если надежда умирала последней, то конец ее всегда отличался одними и теми же неоригинальными муками.

Дома мать встретила прямо на пороге.

— Хотела уже в милицию звонить, — с ходу заявила она.

— С чего бы это? — вежливо поддержала Катя разговор, лениво разматывая с шеи шарф.

Из комнаты приковыляла Жучка. Уткнулась девушке носом в колено, закусила джинсы кривыми зубами и начала мусолить. Мать ничего не ответила. Она частенько говорила что-то, лишь бы сказать, не задумываясь над смыслом. Главное — с чего-то начать пилить, а дальше — как по маслу.

— Есть будешь? — Валентина Васильевна, недовольно сопя, зачем-то перевесила пальто с одного крючка на другой.

Катя вздохнула. Мать не знала, как себя вести. Чувствовала, что былая власть утеряна, и теперь прощупывала почву в надежде вернуть бразды правления, к которым за долгие годы так привыкла.

На миг девушке захотелось ей помочь, но это желание быстро испарилось.

— Я поем позже, — заявила Катя и направилась в свою комнату.

Мать с Жучкой увязались следом.

— Время ужина ведь, — напомнила Валентина Васильевна.

Катя обернулась и, прежде чем захлопнуть дверь, сказала:

— Думаю, папе будет не очень приятно сидеть за столом с проституткой!

— Катя, а Кать, — зашептала мать через дверь, — он ведь сгоряча сказал!

Девушка облокотилась на дверь.

— Пусть следующий раз выбирает слова.

— А как назвать-то, как это теперь называется? — сбавила тон мать. — Мы же не знаем! Ты хоть скажи…

Катя устало опустилась на пол — тут же у двери — и прижала колени к груди. Из глаз хлынули слезы.

— Скажи, — требовала Валентина Васильевна, постукивая одним пальцем в дверь.

Девушка закинула голову назад, вытерла щеки и, стараясь, чтоб голос не дрожал, произнесла:

— Проститутки, мама, берут деньги, а я не беру… зовите меня просто шлюхой.

— Господи, господи, ну что ты такое говоришь? — испуганно забормотала мать. — Пойдем, Жученька, пойдем, наша Катя сегодня не в духе.

— Я ее убью! Убью! Уничтожу! — визжала Анжелика, гневно колотя кулаками Георгия в грудь. Свободное шелковое платье перекосилось и съехало, обнажив одно плечо, волосы разметались, губы дрожали.

Молодой человек крепко удерживал ее за талию и мужественно терпел сыпавшиеся на него удары и проклятия. В гостиной, низко опустив головы, неподалеку стояли Даймонд и еще один юноша — китаец Чжао