физиологического натурализма на сцене, образующего взрывчатую смесь с общим символическим решением спектакля. Не случайно самой гармоничной сценой спектакля была сцена семейного чаепития: Иудушка с матерью и Евпраксеюшкой сидят с картами за самоваром и ведут нескончаемый разговор обо всем и ни о чем:
«Вот давно бы так пo-Божьи, душевно».
Иннокентий Смоктуновский и Анастасия Георгиевская (маменька) превращали сцену в своеобразный дивертисмент виртуозов слова. Бисерная, рассыпчатая, вкусная речь, в которой наслаждаются больше звуками, чем смыслом. Актеры играли один конкретный вечер, но в нем угадывались сотни похожих вечеров и сотни похожих разговоров, превращающих семейный ужин в ритуал. И чем отвлеченнее темы, чем дальше уходят собеседники от любой конкретики, тем большее удовольствие отражается на их лицах. Медоточивым, бархатным голосом Иудушка рисует картинки, что было бы, если бы не были одни столь добродетельны и любимы Богом: «Сидели бы, я бы лаптишечки ковырял, вы бы щец там каких-нибудь пустеньких сбирали, Евпраксеюшка бы кросна ткала…».
К последней фразе на полях обстоятельная словарная сноска:
«Кросно — имя существительное. Кросно — основа для будущего половика или ковра».
Краснобайство матери и сына, без сомнения, обнаруживало общие семейные корни, но не менее разительным было и отличие. Маменька-Георгиевская калякала с удовольствием, с каким пила чай или баловалась вареньем. Говорение было у нее потребностью чисто физиологической: размять мускулы языка, приятно провести время. Иудушка-Смоктуновский не калякал, а священнодействовал. Он не столько обращался к своим реальным слушателям, сколько к своему высокому патрону — Господу Богу, который, по его убеждению, незримо присутствовал в его жизни и которому он демонстрировал несокрушимую добродетель своего поведения. Как отмечал артист о своем герое:
«Духовный герой со своей святой темой.
Есть, есть она, высшая справедливость!!!
Тогда это застольное краснобайство — истинное, подлинное».
Этот постоянный неназываемый собеседник переводил пустословие Иудушки в другой пласт. Иудушка «играл в театр» для одного постоянного зрителя (и тем самым присутствие публики в зрительном зале также получало другой статус и оправдание). Через головы сценических собеседников артист обращался к зрителям в зале, безмолвным свидетелям Иудушкиного пути во всех его торжествах и падениях.
Сцена чаепития — момент высшего Иудушкиного торжества: сломленная старостью, бесповоротно покорилась мать. И тут артист помечает на полях:
«Смирилась, гостит мать. Божье провидение».
Не старость, не бедность, но Божья рука наказывает Иудушкиных врагов. Мать его унижала, не признавала, грабила, а вот теперь Бог ее укротил, отдал в сыновью волю. Теперь может над ней свою власть показывать:
«Вот вы, маменька, не по-божьему поступали, и это дает мне право ее перебивать.
Мать пошла грабить меня на антресоли к Павлу.
Нет, нет, есть Бог — есть судьба!!!»
Мотив, существующий у Щедрина наравне с иными («Бог на моей стороне»), у Смоктуновского становится ведущим. Его герой ощущает себя избранником, побеждающим врагов не хитростью и происками, но только Божьей волей. И самый крупный и самый ничтожнейший его поступок в его собственных глазах имеет высшую санкцию. Не упуская самых мелких оттенков в настроении и мотивации поступков своего героя, артист так или иначе связывает их с этим главным жизненным настроем. За столом в присутствии двух зависимых от него женщин можно и покуражиться, и попустословить всласть:
«Вот они уж и давно сидят, а я постою да вслух подумаю — все идет в удовольствие мысли, некие истины.
Нет-нет. Не совсем это так. А если подумать поглубже.
Унисон».
Но и мысли и истины обращены тем не менее в инстанцию высшую, к незримому собеседнику, к нему адресованы все речи Иудушки: и произносимые вслух, и проговариваемые про себя. Все обиды:
«Порфишечка: никогда меня так не называли».
И все радости:
«Семья все-таки всегда семья».
Все недоумения:
«А почему это так, а не иначе?»
И в эти счастливые минуты полета в эмпиреи, когда размышляешь о божественном, о сложности жизни: «Мы-то думаем, что все сами, на свои деньги приобретаем, а как посмотрим, да поглядим, да сообразим — ан все Бог» — около фразы пометка:
«Вот в чем вся сложность вопроса. Не все Бог дает, что просят».
И в эти размышления вторгается грубая действительность с вопросом маменьки: «А ты знаешь, какой сегодня день? Память кончины милого сына Владимира».
И Смоктуновский пишет на полях внутренний отклик Иудушки на эти слова:
«Спасибо, что напомнили, но, честно говоря, могли бы этого и не заметить, так как сын-то был меня недостоин. Да ведь это то, что нельзя забывать».
И собственный комментарий размышлениям своего героя:
«Почувствовал укол и соображает, как ответить».
У Салтыкова-Щедрина Иудушка бледнел на словах маменьки, крестился и оправдывался: грех-то какой! Иудушка Смоктуновского грешным себя чувствовать не способен ни в какой ситуации.
«Один грех — забыл про панихиду. Второй — горевание о светлой памяти нашего сына».
А как горевать по самоубийце?
«И все не понимаю, что же с ним случилось?»
Самоубийство сына Владимира не укладывается в схемы его мира, грозит разрушить самый столп и основание его жизни — уверенность в собственной непогрешимости, и потому о нем так мучительно думать. Единственный выход — обвинить самого дурного сына. Как формулирует артист:
«Значит, была, должна была быть какая-то червоточина».
Приезд второго сына Петеньки застает врасплох:
«Живет в мире организованных понятий, и поэтому приезд сына — явно настораживает.
Любая неожиданность — возможность беды.
Мертвенно побледнел».
Общая тональность встречи с сыном — оборона:
«Рок. Безусловное покушение.
Уже нужно обороняться,
— Не успел я справиться с матерью, как дети лезут, и мертвые, да еще живые».
Впервые в пометках мертвые и живые поставлены через запятую и обозначены как
Принимая приехавшего сына, произнося положенные ритуалом приветствия и радостные восклицания, Иудушка, по Смоктуновскому, вглядывается в сына:
«По ходу выясняю меру этой опасности —???
Повисло событие —???»
Сын явно встревожен, насторожен, груб. Смоктуновский отмечает разные пласты в реакции на сыновью грубость:
«Трясутся губы, бледнеет: «ну, ответишь, ну, покрутишься».
При оскорблении не идет на прямой ответ.
Его психофизический аппарат очень подвижен, натренирован в беспрестанных «боях». Детство с матерью, братьями и правдой.
Он способен к анализу».
Рядом с внешней реакцией (бледнеет, трясутся губы…) артист выписывает особенности
