— Козлы, — процедил Багор, отступая к машине. — Суки рваные, педрилы...

— Слушай, Андрюха, — сказал Комбат, — а давай правда слезем. Он нам поподробнее растолкует насчет козлов, а заодно расскажет, на кого работает. А?

Багор поспешно упал на сиденье и дал задний ход.

— Пишите завещания, козлы! — крикнул он в открытое окошко.

— Тьфу на тебя, — сказал вслед Подберезский.

— Какой неприятный грубиян, — добавил Комбат, ерничая.

Ладогин задумчиво сложил трубку мобильного телефона и медленно убрал в карман. Костырев бросил на него любопытный и одновременно испуганный взгляд: философ чувствовал себя не в своей тарелке и вздрагивал от каждого звука. Перехватив его трусливый взгляд, Ладогин поморщился: то, что велел ему сделать Аркаша, бабнику активно не нравилось, а тут еще этот придурок смотрит, как юная девственница на пьяного матроса... Ладогин вздохнул и посмотрел на часы. Скоро, подумал он. Уже совсем скоро... И ослушаться нельзя, с Аркашей такие номера не пролазят.

По тону, каким говорил старик, Игорь понял, что тот и сам не в восторге от этой затеи, и от этого неудовольствие только возросло. Похоже, что на Аркашу кто-то сильно надавил, хотя Ладогин, сколько ни ломал над этим голову, никак не мог сообразить, кто мог давить на такого человека, как Аркаша. Неужели тот весельчак, который недавно заходил в аппаратную? По всему получалось, что это именно он, но тогда это был человек такого масштаба, что у Ладогина захватывало дух, когда он пытался вообразить себе, кем мог оказаться этот тип. Насколько было известно Ладогину, Аркаша сроду не боялся никого и ничего и делал только то, что выгодно. Какую выгоду старик мог извлечь из этого своего поручения, Игорь Ладогин решительно не понимал.

"К черту, — решил он наконец. — Кто много знает, тот мало живет, а я хочу жить долго. И вообще, сказавши "а", надо говорить «бэ» независимо от того, нравится тебе это или нет. Говорила мне мама, что дурные знакомства до добра не доведут... А что знакомства?

Машина, квартира, дача, кое-какие сбережения — это все откуда? От Аркаши, мамуля, от него, родимого. Если бы не он, жил бы я с чистой совестью и с пустым кошельком, так что не надо говорить мне про дурные знакомства. Дурных знакомств не бывает, а бывают дураки, которые плохо их используют."

Он понял, что тянет время, всеми силами отдаляя тот момент, когда ему придется думать о главном, и, резко тряхнув головой, отогнал посторонние мысли.

Собственно, думать было не о чем, старик придумал все за него, и придумал так, что сам он не додумался бы до такого и за сто лет. Нужно было только действовать по плану и стараться выглядеть как всегда.

— Ну что, юниор, — сказал он, с веселым любопытством глядя на Костырева, — набедокурил?

Веселое любопытство давалось ему с большим трудом, но он не позволял себе расслабляться, и это помогло: неприятное чувство стало постепенно ослабевать и вскоре почти совсем исчезло. В конце концов, сказал он себе, может быть, ничего и не будет. Аркаша передумает, или окажется, что его звонок вообще почудился... Главное, нужно верить, что все обойдется, и тогда все действительно обойдется.

Костырев тяжело, покаянно вздохнул и не ответил на вопрос напарника.

— Не вздыхай, не вздыхай, — сказал ему Ладогин. — Все обойдется, С кем не бывает? Я, помнится, один раз такое отмочил, что вспомнить жутко. Навел Векшу на депутата, представляешь? Давно было, его тогда еще не все узнавали, вот и я, грешным делом, не узнал. Что было... Векша до сих пор синеет, как упырь, когда мы про тот случай вспоминаем.

— А что за депутат? — заинтересовался Костырев, пораженный тем фактом, что его напарник, оказывается, тоже допускал в свое время ошибки.

— Подонки! — вместо ответа выкрикнул Ладогин до боли знакомым голосом. — Мерзавцы! Скоты! Вы все будете сидеть за решеткой, все! Однозначно сидеть!

— Не может быть, — ахнул Костырев, сраженный наповал этим беспардонным враньем. — Бедный Векша...

— Да уж, — вздохнул Ладогин, — шума было до потолка и выше. Но, как видишь, все живы и до сих пор находятся на свободе, так что не отчаивайся.

— Ну да, — снова загрустил Костырев. — Тот в Думе хулиганит, а мой-то копыта откинул...

— Ну и что? — пожал плечами Игорь. — Ты-то тут при чем? Он показался тебе подозрительным, ты сообщил дежурному сержанту... Откуда ты знал, что у него больное сердце и что этот отморозок из Старого Оскола станет распускать руки?

— Да он их всегда распускает, — резонно ответил Костырев.

— Вот пускай он и отвечает! — воскликнул Ладогин. — Он, а не ты, ясно? И нечего сидеть тут с похоронным видом, у меня от твоей уксусной рожи меланхолия. Слетай-ка лучше в буфет, возьми нам кофейку.

Надо мировую выпить, а то я вроде бы наговорил тут тебе чего-то сгоряча...

— Ничего, — вставая, сказал Костырев. — Я сам виноват. Поставил тебя в дурацкое положение...

— В самое дурацкое положение ты поставил Шестакова, — ответил Ладогин. — Вернее, положил.

Он кивнул на один из мониторов. На экране было видно, как деловитые санитары выносят из дежурки двое носилок. Лейтенант Углов с несчастным видом стоял в дверях, провожая подчиненных. Ладогин вздрогнул и до боли в глазах уставился в монитор. Один из санитаров показался ему знакомым. Через несколько секунд догадка превратилась в уверенность, и он отвернулся от экрана, точно зная, что никогда больше не увидит ни сержанта Шестакова, ни его смуглолицего смазливого напарника, имя которого все время забывал: Рашид?

Рустам? Да черт с ним, подумал Ладогин, слегка дрожащей рукой потирая висок. Теперь уже неважно, как его зовут.., точнее, звали.

— Ну что стоишь? — севшим голосом спросил он у Костырева. — Иди, иди, кофе хочется — просто сил нет терпеть...

Костырев ушел, и Ладогин снова взглянул на экран, но главный порученец Аркаши, мокрушник с двадцатилетним стажем по кличке Малявка, нелепо и смешно выглядевший в белом халате с завязками на спине, уже скрылся из поля зрения следящей телекамеры. Смешно тебе, подумал Ладогин, снова болезненно морщась и опять принимаясь тереть висок. Это, братец ты мой, не смешно, это страшно... Кассету надо будет стереть, решил он, но махнул рукой: такого распоряжения от Аркаши не поступало, и нечего задницу рвать по собственной инициативе... И потом, когда следствие наконец установит, что сержанты отправились в свой последний путь на машине «скорой помощи», непременно встанет вопрос: а где же кассета с субботней записью? Хорошо, если ее успеют до этого переписать обычным порядком.., ну а если менты проявят оперативность и обнаружат, что запись стерта раньше времени? Нет, решил Ладогин, Аркаша не дурак, потому и не сказал ничего насчет кассеты. А Малявку все равно не найдут, он и так третий год в бегах, и ничего, не жалуется...

Игорь посмотрел на дверь дежурки. Дверь была плотно закрыта, и оставалось только гадать, как себя чувствует и о чем думает оставшийся в одиночестве лейтенант Углов в ожидании следственной группы.

...Лейтенант Углов в этот момент меньше всего волновался по поводу грозившего ему служебного расследования. Он лежал на полу сразу за запертой на ключ последним из уходивших санитаров дверью и, судорожно хватая воздух широко открытым ртом, смотрел, как растет, расползаясь по светлым плиткам пола, темно-красная лужа. Думалось почему-то о разной ерунде: о недочитанной книге, о том, как жаль, что последний в своей жизни отпуск он провел по колено в навозе и по уши в земле, и о том, что приговоренным к смерти напоследок предлагают выкурить сигарету, а ему вот ничего не предложили, даже не спросили ни о чем...

Боли почти не было: обескровленное тело на глазах теряло чувствительность, у него уже не осталось сил на то, чтобы, чувствовать боль, и Углов уже не мог бы с уверенностью сказать, продолжает он зажимать руками свой вспоротый, как у выпотрошенной рыбы, живот или это только кажется.

— Да какая.., на хрен.., разница? — с пьяным смешком выговорил он прямо в кровавую лужу и закрыл глаза, перестав ощущать что бы то ни было.

Через пять минут он был уже мертв, а еще через двадцать прибыла следственная группа.

Ладогин и Костырев успели дать показания следователю еще до того, как их смена закончилась, и