Сапожникову.

Спецназовцы дошли то такого состояния опьянения, когда уже тяжело разобраться, кто и что хочет сказать. Каждый говорил о своем, у каждого была своя правда. Больше их не трогали, у ребят был повод залить горе.

Старательно обходя столик спецназовцев, двое ракетчиков подсели к проституткам и после короткого общения исчезли вместе с ними.

Холмогоров спокойно наблюдал за ресторанной жизнью, уже не пытаясь в нее вмешиваться.

«Жизнь в городе складывалась в течение веков, – подумал он, – и было бы глупо пытаться изменить ее за пару дней».

– Товарищ майор, посмотрите, – ницын, вытягивая над столом руку, – мый слабый мужик, а он – хиляк, боязливо покосился на Холмогорова.

– С виду хиляк, – напомнил майор.

– Со мной такое первый раз случилось. Я любого завалить могу!

– С каждым что-нибудь случается впервые, – напомнил майор. – У тебя и раньше рука сама собой опускалась.

– Не было такого, товарищ майор.

– Забыл, сержант? А когда полковник приказал тебе кавказскую овчарку на чеченской могиле пристрелить? Не ты, а Гришка приказ выполнил.

– Гришка… – неохотно признался сержант Куницын. – Я его перед отъездом подколоть хотел, спрашиваю, что, мол, снится тебе сука чеченская? А он отвечает, мол, думаешь, я в нее из снайперской винтовки стрелял, потому что промазать боялся? Нет! Чтобы взглядом с ней не встретиться! А глаза ее до сих пор снятся, сказал. Попробуйте, товарищ майор, – и сержант Куницын, готовый к единоборству, поставил согнутую в локте руку на стол.

Подполковник Кабанов, не отличавшийся особой силой, поспешил отодвинуться от стола и закурил.

– Ну же, товарищ майор!

Грушин неохотно обхватил пальцами ладонь сержанта. Руки задрожали, рельефно выступили вены и сухожилия. Майор Грушин чуть слышно кряхтел, щеки его налились краской. Он чувствовал, что сержант сильнее его и долго удерживать его руку он не сможет. Но на стороне майора было преимущество – чем старше человек, тем он рассудительнее, тем труднее поддается эмоциям.

– Держись, майор, – шептал подполковник, – покажи салагам, что такое офицер.

Куницын чувствовал перед командиром робость и, даже будучи пьяным, раздумывал, не лучше ли поддаться. Но тут в его затуманенном алкоголем мозгу всплыла фраза, не раз слышанная от майора: "Спецназовцы не сдаются.

Они погибают".

– Эх, – громко выдохнул сержант Куницын, напрягаясь до последнего.

И в этот момент он совершил оплошность – посмотрел в глаза майора, желая увидеть в них страх проигравшего. Майор же, хоть его рука и клонилась к столу, смотрел спокойно. Сержант дрогнул, кровь отлила от щек. Он видел перед собой не задиру, а настоящего мужчину, который знает цену своей силе и силе противника. Куницын ощутил, как сила уходит от него, словно перетекает по невидимой трубке в глаза майора.

Куницын попытался отвести взгляд, но уже не мог. Майор медленно, уверенно выровнял руки, а затем спокойно положил руку сержанта на стол, опрокинув при этом большой бокал с минералкой.

– Вот так-то, – сказал он.

– Грушин, ты меня удивил! – восхищенно сказал подполковник Кабанов. – Я уж подумал, что он тебя уложит.

– Ерунда, – немного смущенно ответил майор Грушин.

– Как это у вас получается? – изумился сержант Сапожников.

– Я же сказал, ерунда. Если не уверен в себе, Куницын, то никогда не смотри противнику в глаза, к добру это никогда не приводит.

Холмогоров разглядывал спецназовцев. Лица у Сапожникова и Куницына сделались бледными, губы посинели. «Как у мертвецов», – подумал он.

– Все это полная хрень, заморочки, – махнул рукой сержант Куницын, – побеждает тот, у кого больше сил. Вы сильнее меня, товарищ майор, тут уж ничего не попишешь.

– Дурак ты, Куницын! Дураком родился, дураком и умрешь.

– Еще неизвестно, может, поумнею, – рассмеялся сержант, но смех его был каким-то зажатым. – Эй, ребята, ребята, – вдруг почти завыл он, – мы сегодня пьем, на солнце смотрим, а вы завтра в земле лежать будете.

– Насчет солнца ты загнул, на дворе темень.

– Не сегодня, так завтра солнце увидим.

Но мне сейчас кажется, будто они рядом. Закрою глаза и вижу всех четверых. И что-то они мне говорят, только что, понять не могу.

– Ты уже пьян. Больше ему не наливать.

– Так всегда бывает, – вздохнул подполковник Кабанов, – когда перенервничаешь или силы на исходе, спиртное быстро забирает. – Сам он был достаточно трезв, чтобы не пить водку стаканами.

Сержант Куницын сидел, закрыв глаза, и остервенело качал головой. Похрустывали шейные позвонки.

– Не верите, товарищ майор? А я их вижу, стоят в камуфляже, все с автоматами.

Не поверить Куницыну было невозможно. Он говорил проникновенно, будто обращался не к сидевшим за столом, а к тем, кого видел.

– Парень умом не тронулся? – прошептал подполковник Кабанов на ухо майору. – Ты за ним в Чечне ничего такого не замечал? Иногда случается. Насмотрятся крови, трупов, крыша и едет.

– Не знаю. Думаю, что это у него временно.

– Что-то мне уже тут не нравится, – признался подполковник.

– Почему?

– Люди на нас смотреть боятся.

Грушин через весь зал пристально смотрел на Холмогорова, прямо тому в глаза, но вскоре не выдержал, первым отвел взгляд.

Майор хмыкнул:

– Правильно делают. Злость в душе у ребят осталась, а выхода ей нет.

Сержант Куницын, сделав над собой усилие, открыл глаза, боясь, что картинка не изменится, боясь, что мертвецы, шептавшие ему непонятные слова, не исчезнут. Но видение растворилось, страшно болела голова, как после контузии.

– Ты в порядке? – спросил майор.

– Кажется, да, – сержант чувствовал, как огнем горит кожа на руке в том месте, где ее крепко сжимал Холмогоров, как будто тот по-прежнему держал сержанта за руку.

Куницын резко повернул голову, но Холмогорова за столиком не увидел. Когда тот ушел, как расплачивался с официантом и расплачивался ли вообще, никто из спецназовцев не заметил. Холмогоров словно растворился, и сержант даже засомневался, а существовал ли он вообще. На столике в изящном стеклянном подсвечнике ровно горела свеча, отбрасывая на стену уродливую тень от букета цветов. Маленький огонек, ореолом сверкающий над свечой, слепил сержанта, жег ему душу. Ровное пламя качнулось, затрещало, уродливая тень на стене ожила. И сержанту вспомнилось, как в детстве ему становилось одиноко и тоскливо в деревенском доме, куда родители отвозили его на лето к бабушке. По вечерам часто пропадало электричество, и тогда бабушка Павла Куницына зажигала свечку. Чтобы не было так страшно, он садился поближе к столу и рассматривал огонек.

«Это не простая свечка, – говорила старуха, – она из церкви принесенная, ее батюшка освятил». – «Почему огонек то ровно горит, то качаться начинает, трещит, дым пускает?» – спрашивал тогда Павел. «Если ровно горит, значит, все хорошо, благословение в доме. А если начинает стрелять и дымить, значит, грешная душа рядом пролетела, в святой огонь попала». – «И что с ней стало?» – «Очистилась, в рай полетела, а грех ее черным дымом ушел».