плохо вмазаны в рамы, стены неравномерно проконопачены. Крышу следовало как можно скорее покрасить, чтобы не заржавело железо.
Но обо всём этом Доронину сейчас не хотелось думать. Начало было положено, а за продолжением дело не станет!
В назначенное время люди собрались вокруг дома. На крыльцо поднялись Доронин, Нырков, Вологдина и Венцов.
Солнце уже скрылось, но было ещё светло. Туман, окутавший горизонт, казался розоватым. Деревья на сопках потемнели. С моря дул резкий ветер.
Нырков открыл митинг и предоставил слово Доронину.
– Товарищи, – сказал Доронин, – наш первый дом построен.
Десятки глаз внимательно смотрели на оратора из-под солдатских ушанок, из-под рыбацких шлемов, из-под косынок и платков.
– Вы сами построили этот дом, своими собственными руками. Пусть же это будет началом. Пусть этот дом будет первым домом нового, советского города на западном берегу Сахалина. Я знаю, верю: многие из вас останутся здесь на всю жизнь. Будут рождаться дети. Позаботимся и о них!
Доронин говорил все громче, а люди все плотнее придвигав лись к дому, охватывая его тесным полукольцом.
– Нам нелегко было построить этот дом, но мы его построили. Почему? Потому, что захотели построить. Давайте же будем так же дружно решать все другие наши задачи. А теперь позвольте передать этот дом во владение тем людям, которые будут в нём жить…
Медленно, точно читая приказ по войскам, Доронин перечислил имена пятнадцати новосёлов.
– Добро пожаловать, товарищи! – громко сказал он и распахнул двери.
Один за другим люди чинно входили в сени, где уже висел самодельный умывальник, и проходили в комнаты, где стояла нехитрая, ими же самими сколоченная мебель. Каждый, кто ступал сейчас по не крашенным ещё половицам нового дома, отдал ему немало сил и теперь с законной гордостью трудолюбивого хозяина осматривал дело своих рук…
Поздно вечером, после ужина, устроенного новосёлами, Доронин возвращался к себе. На тёмном, низком небе не было видно ни одной звезды. Мерно шумело море. Но Доронин так привык к этому шуму, что уже не замечал его и, пожалуй, стал бы удивлённо прислушиваться, если бы он внезапно прекратился.
Изредка освещая дорогу электрическим фонариком, Доронин медленно шёл по направлению к конторе.
– Спешите на покой, товарищ директор? – услышал он позади себя женский голос.
Его догнала Вологдина. Они пошли рядом.
– Меня ребята спрашивают: когда второй дом строить начнём? – громко и, как показалось Доронину, весело сказала Вологдина.
– Понравилось? – в тон ей спросил Доронин.
– Как вы думаете, удастся нам задержать транспорт ещё недельки на две?
– Пойду на поклон к полковнику, – сказал Доронин. – Надеюсь, что не откажет. Он с меня отчёта требовал. Теперь есть чем отчитаться.
– Послушайте, Андрей Семёнович, – сказала Вологдина, – почему вы не взяли себе комнату в новом доме?
– А вы почему не взяли?
– У меня есть комната, вы знаете, А вам жить в кабинете глупо.
– Я и не собираюсь жить в кабинете, – сказал Доронин. – Я поселюсь во втором доме.
– Где сейчас ваша семья? И когда вы собираетесь её выписывать?
– У меня нет семьи.
– Как нет? Совсем?
– Совсем.
– Почему вы улыбаетесь?
– От недоверия.
– Что такое?
– Мне не верится, что это вы идёте рядом со мной.
– Почему не верится?
– Почему да почему! У вас даже голос изменился. Раньше, когда вы входили ко мне в кабинет, мне казалось, что вкатывается ёжик.
Они шли по каменной набережной. Там, где кончалась стенка ковша и начиналось открытое море, точно одинокая звезда, мерцал сигнальный фонарик.
– А вы, наверное, очень гордитесь, что построили этот дом, – вдруг сказала Вологдина.
– Я очень рад, – просто ответил Доронин, – но гордиться мне нечем. Я тут столько дров наломал, столько раз начинал не с того конца…
– Если не ошибаюсь, – улыбнулась в темноте Вологдина, – за одно такое начало вы получили
