остановиться.

Тот прижался к бордюру и затормозил. Охранник с изумлением повернул голову. Два человека, склонившись над листками бумаги, о чем-то ожесточенно спорили. Их разговор был абсолютно непонятен, ученые оперировали сложными формулами, какими-то числами, чертили графики.

– Станислав Семенович, – сказал охранник, – нам надо ехать. Я должен доставить вас домой.

– Да погоди ты! – пренебрежительно бросил Бархатков. – Не видишь, тут важное дело, Охранник пожал широченными плечами, кожаная куртка скрипнула и чуть не расползлась по швам.

А Пескаренко и Бархатков смотрели друг другу в глаза, и Бархатков вертел пальцем перед носом Олега.

– Ты сумасшедший! Ты псих! Может произойти взрыв. Взрыв, ты это понимаешь?

– Конечно я понимаю, но именно во время взрыва" возможно, произойдет то, о чем я вам рассказываю.

Смотрите!

И вновь на страницах блокнота начали появляться формулы и графики.

– Видите, видите, вроде бы все сходится!..

– По-моему, все это чушь, и очень опасная. Хотя, может, в этом и есть зерно. Погоди, Олег, дай мне сосредоточиться и подумать.

Станислав Семенович взял блокнот, положил себе на колени и, скорчившись почти вдвое, углубился в формулы. Его большие губы вздрагивали, кривились, по щекам ходили желваки. Он яростно потер ладонью большой выпуклый лоб, затем стал вытирать его носовым платком, долго сморкался и только после этого закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья.

– Да, Олег, ты гений. Это несомненно.

Олег пожал плечами.

– Да никакой я не гений, и на хрен все это мне нужно!

– Погоди, погоди, – сказал Станислав Семенович, засовывая блокнот себе в карман. – Я подумаю, и завтра мы с тобой поговорим об этом. Ты согласен?

– Конечно! Согласен!, Вот об этом говорить интересно.

– И Кормухина надо будет позвать.

– Это вам решать, Станислав Семенович, – заметил Олег.

– Поехали! – радостно, как извозчику, крикнул Станислав Семенович Бархатков. – Скорее поехали, хочу попасть домой. Мне надо подумать, посмотреть свои записи. Знаешь, Олег, когда-то давно, лет восемь тому назад, подобная мысль у меня появлялась. Но мне она показалась абсолютно абсурдной, и я ее отбросил.

– Я помню. В вашей диссертации была эта формула.

– Да, да. Но я не пошел дальше, – и Станислав Семенович, вспоминая схемы и формулы, написанные Олегом, покачал головой.

«Какой ученый! Какой ученый!» – вертелась в голове одна и та же мысль. И зависть, и восхищение, и странное почтение испытывал Станислав Семенович к своему ученику.

Микроавтобус мчался по ночным улицам Москвы в искрящемся потоке ночных огней, в мерцании рекламных вывесок.

Бархатков закурил и предложил Олегу сигарету. Тот курил очень редко, но на этот раз взял сигарету, долго мял ее тонкими длинными пальцами, затем прикурил.

С улыбкой взглянул на своего учителя.

– Ну, так как?

– Олег, вес это надо обдумать, взвесить. Но мысль поразительно любопытная. И самое главное – неожиданная.

– Вот видите, Станислав Семенович, а вы писали в своей диссертации, что это тупиковый путь.

– Но для осознания того, что этот путь не тупиковый, потребовалось десять лет, Олег.

– Да, – Олег выдохнул дым.

Глеб Сиверов увел Тамару Колотову в толпу танцующих и только потом взял за плечи. Женщина обняла Глеба, прижалась к нему и прошептала:

– Я все сказала ему так, как ты учил.

– А он? – тихо спросил Глеб, заглянув в темные глаза Тамары.

– А он сказал, что я сука.

– Вот как?

– Да, да. Он обозвал меня. Ну ничего, я к этому уже привыкла. Когда они злятся, всегда обзывают меня.

Глеб взглянул на Альберта Прищепова. Тот, понурившись, сидел за столиком, потягивая французское вино из высокого прозрачного бокала.

– Что я еще должна делать? – теснее прижимаясь к Глебу, спросила Тамара.

– Пока еще не знаю. Танцуй.

– Я и танцую.

Музыканты играли превосходно. Под такую настоящую, живую музыку и танцевать было приятно. Глеб в этот момент вспомнил об Ирине Быстрицкой и пожалел, что сейчас ее нет рядом.

«Хорошо было бы танцевать с Ириной, а затем пить приятное легкое вино, прозрачное и веселое».

– Ты о чем-то задумался? – положив голову на плечо Глебу, спросила Тамара.

– Да нет, собственно, ни о чем.

– Ты замечательный человек. У меня никогда не было таких друзей и никогда не было таких любовников.

«И не будет!» – почему-то подумал в этот момент Глеб.

– Может, потом поедем ко мне? – прошептала Та-" мара, обдав ухо и шею Глеба жарким дыханием.

– Посмотрим, – пожал плечами Сиверов и вновь взглянул на Альберта Прищепова.

Прищепов сидел в кресле, откинувшись на спинку, и обшаривал глазами зал.

«Интересно, кого он так высматривает? Кого-то ждет?» – Глеб, развернув Тамару, тоже осмотрелся.

Вокруг веселились праздные люди – молодые, красивые, пожилые, в дорогих костюмах и дорогих вечерних платьях. Всем было хорошо.

Глеб не знал никого из присутствующих, ведь раньше он никогда не бывал здесь. И ему, честно признаться, вообще не нравились рестораны, ему не хотелось, чтобы кто-то из посторонних видел его. Больше по душе Глебу были тихие застолья в узком кругу. А лучше всего – один на один.

Музыка кончилась. Глеб поблагодарил Тамару, взял ее за руку и подвел к столику.

Глубоко посаженные глаза Альберта Прищепова под отяжелевшими от вина веками рыскали по залу. Они вспыхивали и гасли. Кое-кто раскланивался с Прищеповым. Женщины в роскошных вечерних платьях махали ему рукой, иногда даже посылали воздушные поцелуи.

Прищепов ухмылялся, показывая ровные вставные зубы и золотые коронки.

– Публика сегодня не очень, – как бы сам себе, но в то же время обращаясь к Глебу и Тамаре, сказал Прищепов. Затем потянулся к бутылке и наполнил бокалы. – Ну, господа, выпьем же за знакомство. Так вы говорите, занимаетесь бизнесом?

– Ну, в общем да, – вяло ответил Глеб, набивая подобными ответами себе цену.

– И дела ваши идут хорошо?

– В общем-то да, – вновь флегматично пожал плечами Глеб.

– Тогда давайте выпьем за то, чтобы ваши дела всегда шли так же хорошо.

Первая подхватила свой бокал Тамара и подвинула его к середине стола. Бокалы со звоном стукнулись друг о друга, словно поцеловались. Глеб сделал маленький глоток, смакуя вино.

– Да, вино здесь хорошее, – заметил Прищепов с видом гурмана и знатока.

Глеб Сиверов, даже не взглянув на бутылку, сказал:

– Наверное, урожая восемьдесят седьмого года.