взгляд девушки. Крепко сжав челюсти, дочь профессора сделала глубокий вдох. Нора смотрела на нее, догадываясь о том, что сейчас произойдет, и не в силах в это поверить.

– Нет, – выдохнула она.

Девушка вперила в нее немигающий взгляд.

– Нет, – повторила Нора громче и сделала шаг назад, в темноту.

Рука Слоан неспешно потянулась к оружию. Нора погасила фонарь и очертя голову кинулась прочь, в спасительную темноту.

От лагеря ее отделяло около ста ярдов, да он и не мог послужить ей убежищем. Путь к древнему городу перекрыла преследовательница, а темный бурлящий поток не позволял искать спасения в долине. Ей оставалось бежать лишь в одном направлении.

Она неслась во весь дух, на бегу лихорадочно анализируя ситуацию. Слоан не из тех, кто способен примириться с поражением. Для того чтобы ей не мешали войти в киву, она с легкостью пожертвовала тремя человеческими жизнями. Если начальница экспедиции вернется в цивилизованный мир, дочь профессора Годдара ожидает позор и крах всех честолюбивых планов. Без всякого сомнения, девушка не может позволить себе выпустить ее отсюда живой. Дернуло же Нору пуститься в преждевременные угрозы! Совершенно идиотский поступок. Сама загнала Слоан в тупик, не оставив выбора, и тем самым подписала собственный смертный приговор.

Нора промчалась вдоль скалы к нагромождению гигантских камней в дальнем конце долины. Путь ее освещали лишь вспышки молний. Она заметалась между валунами, почти на ощупь выискивая надежное укрытие. Воспользоваться фонарем сейчас означало выдать себя с головой. Наконец ей удалось найти достаточно широкую расщелину. Втиснувшись в нее, Нора затаила дыхание и сжалась в комок. Следовало хоть немного успокоиться и решить, как выбраться из безнадежной ситуации, в которую ее угораздило попасть.

Она получила лишь временную передышку. Вскоре Слоан непременно сюда доберется. А обнаружив ее, без промедления осуществит задуманное.

Вспомнив о Смитбэке, мирно спящем в палатке, начальница экспедиции судорожно сжала кулаки. Расправиться с ним дочери профессора не составит большого труда. Правда, сейчас ей в лагере делать нечего. И даже если она заглянет в палатку, скорее всего, не станет убивать Билла сразу. Норе оставалось лишь, уповая на везение, лихорадочно перебирать в уме способы остановить взбесившуюся девицу.

Ведь есть же какой-то выход. Помимо Слоан с Блейком в лагере оставались еще Свайр и Бонаротти… а вдруг они все в сговоре? Она тряхнула головой. Глупости какие.

Как бы то ни было, ей необходимо проникнуть в лагерь, вытащить Смитбэка и скрыться. Но сперва придется выждать несколько часов, а Слоан явно не станет сидеть сложа руки. Выбираться из каньона и сбегать, бросив на произвол судьбы раненого, беспомощного журналиста, Нора тоже не собиралась. Она упорно продолжала перебирать в уме всевозможные варианты действий, отбрасывая их один за другим и все с большим трудом сопротивляясь готовой вырваться на свободу панике.

Джон Бейудзин пересек каменистое плато, расположенное выше Квивиры. Стояла кромешная тьма. Вторая, более слабая гроза, разразившаяся совсем недавно, еще не унялась. От дождя камни сделались скользкими, и ему приходилось соблюдать величайшую осторожность. Старые кости ныли от долгой ходьбы. Увы, лошадь пришлось оставить в долине Чилба. Тропа жрецов позволяла передвигаться лишь на двух ногах.

Приметы, позволявшие ему судить о верности выбранной дороги, – едва заметные каменные пирамиды – встречались до крайности редко. Следовать за всеми изгибами тропы в темноте оказалось нелегко, но Бейудзин обладал немалым опытом и умением. Правда, с годами его зрение утратило былую остроту. А самый опасный участок еще только предстояло преодолеть. Впереди ждал крутой спуск вдоль края второго, непроходимого каньона-щели.

Старый индеец плотнее закутался в промокший насквозь плащ. Дед много рассказывал ему о тропе жрецов, и все же он не подозревал, насколько тайный путь окажется длинным и тягостным. Отыскав в долине Чилба едва заметную зарубку на скале, Джону пришлось несколько миль продираться сквозь заросли можжевельника, спускаться в глубокие расщелины и овраги, пересекать узкие плато. Бейудзин старался двигаться как можно быстрее, но усталое тело отказывалось подчиняться. Времени оставалось слишком мало, возможно не осталось совсем. Однако он гнал от себя мысли о произошедшем или вот-вот готовым произойти в долине на пороге Квивиры.

Старый индеец резко остановился. В сыром воздухе отчетливо повеяло костром. Однако к запахам дыма и влажного пепла примешивался непонятный, смутно знакомый аромат. Сердце забилось где-то в горле. Бейудзин замер, настороженно оглядываясь. Вспышка молнии на мгновение рассеяла тьму, и он увидел то, что и ожидал увидеть. Рядом, под выступом скалы, дотлевали угли небольшого кострища.

Джон напряг слух. Поблизости никто не затаился. Хозяева костра давно ушли отсюда. Старый индеец опустился на корточки и, сосредоточенно сдвинув брови, пошарил пальцами в теплой золе. Торопливые движения выдавали беспокойство, овладевшее им. Среди пепла ему удалось обнаружить измятый и обугленный обрывок лепестка. Затаив дыхание, Бейудзин поднес его к носу. Худшие опасения подтвердились – сквозь тяжелый запах гари пробивался приторно-сладкий дух.

Старый индеец тяжело поднялся и вытер пальцы о штаны. Давным-давно, в детстве, Джону пришлось стать свидетелем ужасного события. Один старый, очень злой человек нарушил запрет. Он сорвал цветок дурмана и сжевал его. Под влиянием растения старик впал в ярость, обретя невероятную силу. Никто не мог с ним справиться. Лишь когда несколько молодых здоровых парней разом навалились на безумца, его удалось связать и утихомирить.

Здесь произошло нечто более страшное. Куда более страшное. Совсем недавно на плато свершился колдовской ритуал, пробудивший могущественного злого духа. Те, кто разжег костер, воспользовались опасным древним рецептом. Они смешали цветы дурмана с ядовитыми грибами, побегами мескалинового кактуса и настойкой из насекомых, с давних времен считавшихся неприкасаемыми. Дух вошел в их тела, поглотив души. Одержимые им сильны, ловки и не ведают боли. Не только чужой, но и своей собственной.

Опустившись на колени, старый индеец пробормотал в темноту короткую пылкую молитву и заспешил дальше по опасной тропе.

Бонаротти скрючился у стены планетария, опершись локтями на колени. Неподвижный взгляд его устремился в темноту. Сумрачное небо над долиной то и дело рассекали зигзаги молний. С гигантского каменного выступа, нависавшего над входом в Квивиру, сплошной стеной падала дождевая вода. Луиджи не имел какой-либо веской причины покидать древний город, единственный сухой островок среди насквозь промокших каньонов. Равно как и не видел необходимости торчать среди безмолвных развалин. Все, что ему теперь оставалось, – переждать несколько дней непогоды с максимально возможными удобствами.

Как ни странно, но сейчас он не испытывал особого разочарования. В первую минуту Бонаротти едва не задохнулся от досады. Вместо драгоценного желтого металла пресловутая кива оказалась доверху набита какими-то глиняными горшками. Однако теперь его волновала лишь ноющая боль в костях и мышцах. Да будь там хоть горы золота, Луиджи оно бы не досталось в любом случае. Спрашивается, с какой стати он пришел в подобный ажиотаж? С какой стати из кожи вон лез, разгребая лопатой завалы? В результате ни рукой ни ногой не может пошевелить от усталости. Мимо торопливо прогрохотали чьи-то шаги. Чуть позже внизу, в долине, раздались сердитые, возбужденные голоса. Или ему все почудилось? Упорный, надоедливый дождь заглушал все звуки, а в ушах стоял беспрестанный гул. Что бы там ни происходило, его это не касается.

Негнущимися пальцами он вытащил из кармана пачку сигарет и спички. Курение на объекте категорически запрещено, однако плевать он сейчас хотел на запреты. Кроме того, дочка мистера Годдара относится к подобным нарушениям куда более снисходительно, нежели бывшая начальница. В проклятом древнем городе у него осталось лишь одно удовольствие – табак. И Луиджи не собирался от него отказываться.

Однако никакого удовольствия сигарета не доставила. Вкус ее оказался отвратительным. Словно в гильзу вместо табака набили мелко нарезанного картона вперемешку со старыми носками. Бонаротти