например, сахарные ребрышки. Мать моих кулинарных пристрастий не одобряла, говорила 'от этих ребрышек на твоих ребрышках хорошо нарастает', но все равно приберегала их для меня.

В один из таких обеденных перерывов, когда я был последний и единственный обедающий, в полной тишине вдруг услышал, как в коридоре под полом кто-то скребется.

— Крысы, — махнула рукой мать.

Но звук повторился, и на крысиную возню он не был похож. Я взял карманный фонарик и посветил в щель между половицами. Внизу шевелилось что-то большое и белое. Стало даже жутковато. Я сбегал за монтировкой, нашел, какая половица прибита не так прочно — оказалось, крайняя, у стены, — отодрал ее и, держа монтировку наготове, стал ждать.

И тут к нам из подпола выполз большой, бледный, как приведение, до предела исхудавший пес и посмотрел на нас взглядом, полным страдания и тоски.

Мать даже вскрикнула от удивления и тут же, приговаривая сочувственные слова несчастной псине, принесла ему блюдце молока. Пока пес торопливо лакал, разбрызгивая молоко по полу, она успела рассказать, что месяц назад один шофер с довольным ржанием сказал ей, что Белый под его машину попал. О том, что завалину ремонтировали месяц назад, и позже под пол забраться было уже невозможно, я и сам знал. Непонятно, как он выжил там целый месяц, со сломанной ногой, перебитым хребтом, без еды. Единственно, что он мог, — поймать несколько капель воды, протекшей между половицами во время ежевечернего мытья полов.

Нашими стараниями через пару недель пес стал гладким, как никогда. Но хромым остался до конца жизни. Не слишком проворный и раньше, он уже больше никогда не бегал, а медленно ковылял, сильно припадая на поврежденную ногу. Кличка Белый как-то сама собой заменилась кличкой Хромой.

Неизвестно, что он пережил в тот месяц под полом, но, выйдя оттуда приобрел совершенно невероятную способность: Хромой заговорил. Конечно, не человеческими словами, а по-собачьи. Но длинными предложениями, с разными интонациями и вполголоса.

Чаще всего он разговаривал с матерью, когда провожал ее после работы домой. С усилием ковыляя рядом, он поворачивал голову к своей хозяйке и что-то говорил, говорил. Всю дорогу.

— Ну, раскалякался, — отвечала ему мать. — Чего говоришь? Все равно не понимаю.

О чем, правда, он говорил? Может, рассказывал, как прошел сегодняшний день, может, жаловался на сильную и недружелюбную собаку Линду. А может, хотел рассказать что-то другое, гораздо более важное, и переживал, что мы его не понимаем? Не знаю. В то время я как раз прочитал Стругацких 'Обитаемый остров' и 'Жук в муравейнике'. Голованы не такие, какими их показали в этих книгах. Они такие, как Хромой.

Со мной Хромой разговаривал мало, только смотрел печально, словно знал что-то такое, о чем не хотел рассказывать. Мне это не нравилось, и я пытался с ним играть, как привык играть с собаками. Хромой вначале соглашался, разок-другой неуклюже прыгал около меня, потом что-то смущенно бормотал себе под нос, садился рядом и прижимался головой к моей ноге в знак полного доверия и симпатии.

Самой большой его мечтой было жить с нами. Но у нас тогда была Линда, которая его не любила, ревновала и каждый вечер прогоняла. Иногда, проводив мать после работы, он часа два-три ходил около дома, надеясь то ли подружиться с Линдой, то ли встретится с кем-нибудь из нас. А иногда сразу, услышав Линду, поворачивал и ковылял назад, в 'Сельхозтехнику'.

Погиб Хромой через полтора года, зимой. Был гололед, и он, возвращаясь к себе, не успел выпрыгнуть из колеи и попал под грузовик. Утром мать шла на работу и увидела его труп на обочине.

После неудачи с Верным щенка решили брать не случайного, а от хорошей собаки. Лучшие были у местного собаковода и пастуха Мишки Рудая. Так как в число близких знакомых Рудая мы не входили, то за стандартную цену — литр водки — он предложил нам сучку, а за кобелька запросил вдвойне. Но два литра — это два литра, и родители, заявив, что такой цены не может быть ни у одного щенка, разве что золотого, принесли домой, что подешевле. Мой брат сразу же назвал нашу новую собаку Линдой и объяснил: 'У Поля Маккартни есть жена Линда, а у нас будет собака Линда'. Объяснение простое, логичное и нам всем понравилось. К тому же, произносить слово 'Линда' легко. А попробуйте, например, собаке дать кличку Элла Фитцджеральд, а потом выйти на улицу и громко позвать ее домой.

Хорошая наследственность — большое дело. Когда Линда выросла, она стала не просто умной собакой, а интеллигентной и немного аристократичной. Необходимость жить в будке у ворот ее оскорбляла. Она хотела жить вместе с нами, в одной комнате. При любой возможности она забегала в дом, прямым ходом шла в зал, прыгала на диван, ложилась головой на подушку и счастливо, с огромным облегчением, вздыхала. 'Линда! Опять ты здесь! А ну, слазь сейчас же!' — говорила ей мать, если видела такой непорядок. Линда бросала на нее обиженный взгляд, нехотя спускалась с дивана и ложилась рядом, на пол. Но стоило матери выйти из комнаты, — Линда тут же возвращалась на свое любимое место, вытягивалась во весь свой немалый рост, и я снова слышал громкий облегченный вздох.

Линда была полноправным членом нашей семьи. Она с удовольствием слушала разговоры, внимательно и осмысленно смотрела на говорящего, не перебивала, всегда выслушивала до конца, и не начинала свой ответ словами 'А вот я…'. Конечно, не по всем предметам она имела свое мнение. Были вещи и вне ее разумения. Какая бы умная она ни была, но, все-таки, собака. А с другой стороны, не желали бы и Вы, уважаемый читатель, кое-кому из своих знакомых, а иногда и самому себе, приобрести подобные достоинства?

Но вернемся к нашей умнице Линде. Однажды ясным зимним днем она сидела у калитки и принимала солнечные ванны. А по улице шел очередной борец с бродячими животными и увидел ее. К счастью, она увидела его тоже, поняла опасность и бросилась бежать. Охотник вскинул ружье, взял упреждение и выстрелил. Линда успела забежать за большой сугроб, но заряд, пройдя сквозь снег и потеряв часть смертоносной энергии, все-таки попал ей в спину.

Две недели Линда болела — лежала у нас в 'задней', почти ничего не ела, а только пила парное молоко. Через месяц она была уже прежней, может, только чуть грустнее. О том, что это происшествие не прошло для нее бесследно, мы узнали весной, с первой грозой — Линда стала бояться грома. Еще перед началом грозы она просилась в дом, пряталась на кухне под стол — по ее мнению, самое безопасное место — и, дрожа от страха, ждала, когда гроза пройдет, и всё снова стихнет.

Теплыми летними вечерами родители любили сидеть на лавочке около дома и отдыхать после тяжелого рабочего дня. Это были желанные минуты и для Линды. Она садилась около матери и просила ее погладить. Мать гладила ее минуты три, но Линде этого было мало, она просила еще и еще. Наконец, мать не выдерживала, раздражалась и говорила:

— Отвяжись, Линда, ненасытная твоя душа!

Линда понимающе вздыхала и передвигалась на полметра правее, к отцу. Отец проводил заскорузлой рукой пару раз Линде по голове, а потом трепал за шею, что означало — процедура закончена. Для Линды отец — хозяин, и приставать к нему она не смела. Если я сидел тут же на лавочке, Линда с самого начала шла ко мне, потому что знала — от меня она получит самую большую порцию.

Как-то раз, когда мы так сидели — на скамеечке рядком — к нам подошел подвыпивший сосед. Вообще-то, Линда относилась к соседу нейтрально, даже позволяла погладить, если уж ему так хотелось. На этот раз сосед решил пошутить — наклонился и подул Линде в нос. То ли запах винного перегара был для нее как удар, то ли она хамства не потерпела, но среагировала моментально и без предупреждения. Не сознательно, а на каком-то инстинкте сосед все же успел отшатнуться, и челюсти Линды мощно и жутко лязгнули в пяти миллиметрах от его носа.

С того момента я заметил, что Линда не любит пьяных. Если кто-нибудь шел мимо нас, покачиваясь на своих внутренних волнах, — загривок у Линды поднимался, и она вопросительно смотрела на меня, спрашивая разрешения действовать по собственному усмотрению. Такой лицензии я дать, конечно, не мог, говорил 'нельзя' и успокаивающе приглаживал ей загривок.

Прошло несколько лет. Мне захотелось стать взрослым, и я уехал в другую страну.

О том, как погибла Линда, я узнал из письма. Воры, чтобы Линда им не мешала, дали ей котлету с