опасностью беременности и болезни. Это противоречило тому неумеренному ликованию, с которым другие служанки обсуждали сей предмет, ихихиканью, и приглушенным крикам удовольствия, которые, как она слышала, исходили из уст Эльзы, когда та лежала под Жаком на покрытом соломой полу конюшни.

Сантен знала, что у нее высокий болевой порог, что заметил даже добрый доктор Ле Брюн после того, как без применения хлороформа вправил ей сломанное предплечье. «Она даже не пискнула», — поразился он. Конечно, Сантен знала, что может терпеть боль так же хорошо, как любая из крестьянских девушек в имении, и кроме ее месячных у нее было и другое кровотечение. Зачастую, когда была уверена, что за ней не наблюдают, девушка снимала громоздкое дамское седло со спины Облака, подтыкала юбки и скакала верхом по-мужски. Прошлой весной, когда она ехала без седла, послала жеребца через каменную стену, окаймлявшую северное поле. После резкого приземления по другую сторону стены девушка с размаху ударилась о холку лошади, и боль, как лезвие ножа, пронзила ее тело. Появилась кровь, белая холка покрылась розовыми пятнами, а Сантен стало так стыдно, что, несмотря на боль, она вымыла коня в пруду в конце поля, прежде чем отправиться домой, хромая и ведя за собой Облако.

Нет, ни боль, ни кровь не пугали ее. У тревоги был другой источник. Она смертельно боялась, что Майкл будет в ней разочарован: Анна предупредила ее и об этом.

— А потом мужчины теряют интерес к женщине, les cochons[65] .

«Если Майкл потеряет ко мне интерес, я думаю, что умру, — решила Сантен и на мгновение заколебалась. — Я не пойду… я не буду рисковать».

— О, но как же я могу не пойти? — прошептала она вслух и почувствовала, как ее наполняет сила любви и желания. — Я должна. Я просто должна.

Мучаясь от нетерпения, она прислушивалась к тому, как Анна в соседней комнате готовится лечь в постель. Даже после наступления тишины подождала еще, услышала, как церковные часы пробили четверть, а затем половину, и лишь потом выскользнула из-под стеганого пухового одеяла.

Нижние юбки и белье были там, где сложила их Анна. Надевая трусики, Сантен остановилась. «Для чего?» — спросила себя и рукой приглушила смешок, сбросив их.

Она застегнула толстые юбки для верховой езды и жакет, накинула на плечи и голову темную шаль. Неся сапоги в руке, выскользнула в коридор и прислушалась возле двери Анны.

Та низко и ровно храпела, и Сантен на цыпочках спустилась в кухню. Сидя на табурете перед огнем, надела и застегнула на пряжки сапоги и зажгла сигнальный фонарь с помощью вощеного фитиля и огня из печки. Отперла кухонную дверь и выбралась на улицу. Луна находилась в последней четверти и плыла, как остроносый челн, сквозь клочки летящих облаков.

Сантен придерживалась поросшего травой края тропинки, чтобы гравий не хрустел у нее под сапогами, и не открывала заслонку фонаря, но спешила. На севере, на холмах, вдруг ярко вспыхнуло что-то похожее на светящийся оранжевый рассвет, который медленно угасал, а затем послышался гром взрыва, приглушенный ветром.

Фугас! Сантен остановилась на минуту, представляя себе, сколько людей погибло в этой чудовищной неразберихе из земли и огня. Мысль эта подстегнула ее решимость. Кругом так много смерти и ненависти и так мало любви! Она должна хвататься за каждую ее крупицу.

Наконец увидела амбар и побежала. Внутри не видно света, не было и мотоцикла.

Он не пришел. Эта мысль вселила в нее отчаянное желание. Ей захотелось громко позвать его. Она споткнулась о порог амбара и чуть не упала.

— Мишель! — Сантен больше не могла сдерживать себя и услышала панические ноты в собственном голосе, когда прокричала снова «Мишель!» и открыла заслонку фонаря.

Он шел ей навстречу из темноты амбара, высокий, широкоплечий; в свете фонаря его бледное лицо было прекрасным.

— О, я решила, что ты не придешь.

— Ничто, — произнес Майкл тихо, подходя к ней, — ничто в этом мире не могло бы помешать мне.

Чтобы разглядеть его, Сантен откинула голову, задрав подбородок, и они жадно смотрели друг на друга, и все-таки никто из них не знал, что делать дальше, как преодолеть те несколько оставшихся меж ними дюймов, которые казались непреодолимыми.

— Никто тебя не видел? — вдруг выпалил он.

— Нет, нет, я не думаю.

— Хорошо.

— Мишель?

— Да, Сантен.

— Может быть, мне не следовало приходить… может быть, мне надо вернуться?

Она сказала именно то, что требовалось, ибо скрытая в этих словах угроза побудила Майкла действовать и он, потянувшись к девушке, схватил ее почти грубо.

— Нет, никогда… Я не хочу, чтобы ты уходила, ни за что.

Сантен рассмеялась, хрипловато и как бы задыхаясь, и Майкл притянул ее к себе и попробовал поцеловать, но это была неуклюжая попытка. Столкнулись второпях носы, зубы, прежде чем они смогли найти губы друг друга. Когда Майкл нашел губы Сантен, они оказались горячими и мягкими, а рот внутри был шелковистым и на вкус напоминал спелые яблоки. Тут ее шаль съехала с головы вперед, на лицо, наполовину накрыв обоих, и им пришлось разомкнуть объятия, задыхаясь и смеясь от возбуждения.

— Пуговицы, — прошептала она, — твои пуговицы делают мне больно, я замерзла. — И театрально поежилась.

— Извини. — Он взял фонарь и повел ее в глубь амбара. Помог забраться наверх по тюкам соломы, и при свете лампы она увидела, что Майкл сделал гнездо из сена между тюками и выложил его серыми армейскими одеялами.

— Я ездил за ними в свою палатку, — объяснил он, аккуратно ставя вниз лампу, а затем нетерпеливо поворачиваясь к ней.

— Attends![66] — Она использовала привычную форму обращения, чтобы остановить его, и расстегнула пряжку ремня портупеи. — Я буду вся покрыта ссадинами.

Майкл бросил ремень в сторону и снова с силой обнял ее. На сей раз они встретились губами и прильнули друг к другу. Огромные волны желания охватывали Сантен, такого сильного, что она чувствовала головокружение и слабость. Ноги подгибались, Майкл поддерживал ее, и девушка старалась отвечать на поток поцелуев, которыми он осыпал ее губы, глаза, шею, но ей хотелось, чтобы они опустились на одеяла. Сантен нарочно поджала ноги, под тяжестью Майкл потерял равновесие и упал на нее сверху в уложенное одеялами соломенное гнездышко.

— Извини меня. — Он попытался выпутаться, но она крепко обняла его одной рукой за шею и прижала лицо к своему, другой через плечо натянула одеяла. Сантен пробежала руками по лицу Майкла, запустила их в волосы и стала целовать его. Тяжесть тела была такой приятной, что, когда он попытался скатиться, она не позволила, прихватив его ногу своей.

— Свет, — прохрипел Майкл и принялся нащупывать лампу, чтобы закрыть заслонку.

— Нет. Я хочу видеть твое лицо. — Она поймала запястье и потянула руку обратно, прижав к своей груди и глядя ему в глаза. Они были такими красивыми при свете лампы, что ее сердце готово было разорваться… Она задержала его руку на своей груди до тех пор, пока соски не заболели от напряжения.

Все это превратилось в некое исступление от наслаждения и желания, становившегося все более сильным. Наконец оно сделалось невыносимым, и что-то должно было произойти, прежде чем она потеряет сознание от его мощи… Но этого не случилось, и Сантен почувствовала, как возвращается с высоты, и от разочарования сделалась нетерпеливой и почти разозлилась.

Способность критически оценивать происходящее вернулось к ней, она почувствовала, что Майкл находится в затруднительном положении от нерешительности, и по-настоящему рассердилась. Он должен быть властным, ведя ее вверх, туда, куда ей хотелось. Снова взяв его запястье, она повела руку вниз, в то же время двигаясь под ним так, что ее толстые шерстяные юбки задрались и сбились в кучу вокруг талии.