где Салли присматривала за погрузкой багажа.

– Уже больше часа дня, – заявила она. – Когда начнем поиски?

– Вероятно, к концу дня доберемся до котловины Макарикари. Туда около двухсот миль по хорошей дороге. А завтра погрузимся в местность, заросшую бушем.

– Эрнест Хемингуэй отправляется с нами? – спросила она, с отвращением глядя на Питера Ларкина.

– К несчастью, нет, – заверил я ее. Я пытался понять, кто же нас сопровождает. Два шофера, их высокий статус очевиден по белым рубашкам, длинным серым брюкам и обуви на ногах, с татуировкой вокруг шеи. По одному на каждый из трехтонных грузовиков. Затем повар, набравший приличный вес от постоянных проб пищи, кожа его лоснится от хорошего питания. Два согбенных седобородых носильщика ружей, которые ревниво отобрали спортивные ружья Лорена из всего багажа, извлекли их из чехлов и любовно разглядывали. Это элита, они не принимали участия в лихорадочной суете вокруг нашего багажа. Грузили в основном бамангвота, я прислушивался к их разговорам. А носильщики ружей матабеле, как и следовало ожидать, а шоферы шангааны. Я смогу понимать каждое слово, сказанное участниками экспедиции.

– Кстати, Сал, – негромко сказал я, – не рассказывай, что я знаю их языки.

– Почему? – Сал удивилась.

– Мне нравится слушать их разговоры, а если они знают, что их понимают, то замыкаются.

– Свенгали! – Она скорчила гримасу. Не думаю, чтобы я стал смеяться, если бы кто-нибудь назвал меня так. Слишком близко к истине. Мы отправились прощаться с пилотом Роджером.

– Не распугайте львов, – сказал Роджер Салли. Очевидно, у нее появился еще один поклонник. Он забрался в самолет, и мы смотрели, как он выруливает на конец взлетной полосы, взлетает и направляется на юг.

– Чего мы ждем? – спросил Лорен.

– Действительно, чего? – согласился я.

Лорен сел за руль лендровера, я рядом с ним. Салли – на заднем сидении вместе с переносчиками ружей.

– С вами двумя на земле гораздо безопасней, – сказал я.

Дорога шла по открытой, поросшей кустарниками и баобабами местности. Сухой, сожженной солнцем. Лендровер поднимал облако пыли, и грузовики шли за нами на расстоянии, чтобы пыль осела. Изредка приходилось пересекать крутые каменистые сухие русла рек, время от времени попадались деревни с глинобитными хижинами с крытой тростником крышей, где по обе стороны дороги выстраивались цепочки обнаженных пузатых негритят, они махали нам руками и пели, будто мы королевский поезд. Салли истратила все пенни, бросая им и с восторгом следя за начинавшейся свалкой. Когда она начала выбрасывать в окно наш ланч, я взял гитару, чтобы отвлечь ее.

– Пой что-нибудь веселое, Бен, – приказала Салли.

– И непристойное, – добавил Лорен, думаю, чтобы поддразнить, а может, и испытать ее.

– Да, – с готовностью согласилась Салли. – Пусть будет весело и сочно.

И я начал с саги о диких, диких утках, а Салли и Лорен подпевали в конце каждого куплета.

Мы были детьми в первый день каникул и хорошо провели время до самой котловины. Солнце превратилось в большой огненный шар среди клочьев облаков на горизонте, когда мы добрались до края котловины. Лорен остановил лендровер, мы вышли, чтобы дождаться грузовиков, и в молчаливом благоговении смотрели на хмурую блестящую соленую равнину, простиравшуюся перед нами до горизонта.

Когда прибыли грузовики, толпа черных слуг высыпала из них, прежде чем они полностью остановились. Я засек время: через семнадцать с половиной минут палатки были поставлены, постели готовы, а мы втроем сидели у костра и пили солодовый Глен Грант со льдом из запотевших стаканов. От кухонyого костра доносился аппетитный запах охотничьего жаркого, повар разогревал его, бросая в котел чеснок и душицу. Ларкин приготовил нам хорошую команду, после еды все они собрались у своего костра в пятидесяти ярдах от нашего и распевали старые охотничьи песни.

Я сидел и прислушивался отчасти к ним, отчасти к горячему спору Сал и Лорена. Я мог бы предупредить ее, что он играет роль адвоката дьявола, все время подкалывая ее, но мне нравилось присутствовать при споре двух хороших умов. Когда спор грозил перйти в личные оскорбления и физическое насилие, я неохотно вмешивался и возращал их к безопасному состоянию.

Салли твердо и решительно защищала основную идею моей книги «Офир», в которой доказывалось, что около 200 г. до Р.Х. произошло вторжение в южную часть Центральной Африки финикийцев или карфагенян, которые процветали до 450 г. н.э., после чего внезапно исчезли.

– У них не было достаточного снаряжения для длительных плаваний, – возражал Лорен. – Тем более для колонизации...

– Вы можете прочесть у Геродота, мистер Стервесант, о плавании вокруг Африки в правление фараона Нехо. Его возглавили шестеро финикийских навигаторов примерно в 600 году до н.э. Выплыли они из Красного моря на юг и через три года вернулись через Столпы Геркулеса.

– Одно-единственное путешествие, – заметил Лорен.

– Вовсе не единственное, мистер Стервесант. Ганнон в 460 г. до н.э. отправился в плавание на юг с западного берега Африки и вернулся с грузом слоновой кости и золота, достаточным, чтобы возбудить аппетиты всех торговцев и авантюристов.

Лорен по-прежнему возражал против датировки. «Откуда вы взяли двухсотый год до нашей эры, когда самая ранняя дата, полученная в Зимбабве радиоуглеродным методом, всего лишь середина пятого столетия нашей эры, а большинство датировок еще позже?»

– Нас интересует не Зимбабве, а предшествующая культура, – возражала Салли. – Зимбабве могло быть построено к концу правления древних и было заселено, вероятно, всего короткий период после исчезновения древней цивилизации. Это довольно точно соответствует вашей радиоуглеродной датировке – 450 год нашей эры. К тому же радиоуглеродные данные по древним шахтам в Шале и Инсвезве дают результаты от 250 до 300 лет до нашей эры. – А кончила она с неопровержимой женской логикой: – И во всяком случае радиоуглеродный метод неточен. Ошибка может достигать сотен лет.

– Шахты эксплуатировались банту, – заявил Лорен. – А Кейтон-Томпсон и, конечно, совсем недавно Саммерс утверждают...

Она яростно набросилась на Лорена. «Неужели банту, которые появились только около 300 года до н.э., вдруг обнаружили гениальные способности геологоразведчиков, которые помогали им открывать руды там, где на поверхности да и в самой руде не было ни следа видимого золота или меди? Неужели они сразу развили инженерные знания, позволившие извлечь из глубины 250 000 000 тонн руды – вспомните, они никогда раньше не демонстрировали таких талантов, – а потом вдруг забыли о своих талантах на последующие тысячелетия?»

– Ну, арабские торговцы, они могли... – начал Лорен, но Салли пренебрежительно отмахнулась.

– И зачем им было строить шахты с таким риском и такими затратами энергии? Золото для банту не имело цены, основа их богатства скот. Где они научились обтесывать камни и использовать их при строительстве? Банту никогда раньше этого не делали. И вдруг, в один момент, это искусство расцвело у них, достигло зрелости, а потом, вместо того чтобы стать более утонченным, быстро ухудшилось и совсем исчезло.

С видимой неохотой Лорен отступал под ее натиском, но последний отпор он попытался дать, когда началось обсуждение моей теории о вторжении с запада, а не с востока. Лорен прочел все работы моих клеветников и критиков и теперь повторял их доводы.

Общепризнанная теория заключалась в том, что колонизация происходила с берега Софала (в районе Мозамбика) или от устья Замбези. Я же, основываясь на ранних текстах и собственных интенсивных изысканиях, выдвинул теорию о том, что средиземноморские народы прошли через Геркулесовы Столпы и спускались на юг по западному берегу Африки, вероятно, основывая торговые фактории на Золотом береге, Береге Слоновой Кости и нигерийском побережье, пока экспедиции на юг не привели их в незаселенные местности. Я думал о речном устье, которое с тех пор пересохло, заилилось или ушло в сторону, изменив свое направление и глубину. Река эта должна была вытекать из большого озера типа Макарикари, Нгами, давно исчезнувшего из-за прогрессирующего обезвоживания Южной Африки. Колонизаторы вошли в эту реку, возможно, Гунене или Оранжевую, проплыли по ней до истоков и оттуда разослали своих металлургов