глазные разрезы просвечивает сдерживаемая звериная ярость, иногда она вспыхивает, как отдаленная летняя молния. Есть в нем нечто сатанинское, вопреки белой рубашке и темному деловому костюму, которые он всегда носит, и хотя за двенадцать лет я много времени провел в его обществе, мне никогда не удавалось заглянуть в темные глубины за этими темными глазами и еще более темной кожей.

Под моим присмотром он руководит отделом африканских языков в нашем Институте. Под его началом пятеро более молодых африканцев – четверо юношей и одна девушка; они уже опубликовали словари семи важнейших языков Южной Африки. А рукописных материалов и звукозаписей у них столько, что есть чем заняться еще семь лет.

По своей собственной инициативе, лишь с небольшой моей помощью и поддержкой, Тимоти опубликовал два тома, посвященных истории Африки, и вызвал бурю истерических оскорблений со стороны белых историков, археологов и обозревателей. В детстве Тимоти был учеником своего деда, колдуна и хранителя легенд и обычаев своего племени. Как часть обряда посвящения дед ввел Тимоти в состояние гипноза и записал в его мозгу всю историю племени. Даже сейчас, тридцать лет спустя, Тимоти в состоянии погрузиться в транс и извлечь из своей памяти всю эту огромную массу произведений фольклора, легенд, неписаной истории и магических формул. Дед Тимоти был приговорен черствым белым судьей к смерти за участие в ритуальных убийствах и повешен за год до того, как Тимоти должен был окончить свое ученичество и вступить в орден колдунов. Наследство, полученное Тимоти от деда, – это огромный материал, во многом, очевидно, поддельный, по большей части не подлежащий опубликованию как чрезвычайно непристойный и взрывоопасный, но все это очень интересно и пугающе.

Многое из неопубликованных материалов Тимоти я использовал в своей книге «Офир», особенно в «ненаучных», популярных разделах, связанных с легендами о древней расе белокожих золотоволосых воинов, которые приплыли из-за моря, поработили местные племена, добывали золото в шахтах, строили окруженные стенами города и процветали сотни лет, а потом исчезли без следа.

Я знаю, что Тимоти редактирует информацию, которую сообщает мне, – часть ее по-прежнему хранится в тайне, она закрыта такими мощными табу, что он не может ее открыть никому, кроме посвященных. Я убежден, что большая часть этой информации как раз относится к легендам о древнем народе, и никогда не оставлял своих попыток выведать у него что-нибудь еще.

Утром в понедельник, в день возвращения Лорена из Швейцарии, Салли была настолько поглощена мыслями о том, что Лорен может запретить ее участие в предварительной экспедиции, что ее присутствие было невыносимо. Чтобы сбежать от нее и убить долгие часы ожидания, я спустился к Тимоти.

Он работает в крошечном кабинете – у нас в Институте не хватает помещений, – забитом брошюрами, книгами, папками и грудами бумаг, которые достигают почти до потолка, но место для моего стула есть. Это предмет мебели с длинными ножками, похожий на сидение у стойки бара. Хотя руки и ноги у меня нормального размера или даже чуть больше, торс мой сжат и сгорблен, так что, сидя на обычном стуле, я едва достигаю до крышки стола.

– Мачане! Благословенный! – Тимоти встал при моем появлении со своим обычным приветствием. Согласно преданиям банту, люди с сильными ногами, альбиносы, с раскосыми глазами и горбом благословлены духами и наделены особой психической мощью. Втайне мне нравится эта вера, и приветствие Тимоти всегда радует меня.

Я вспрыгнул на свой стул и начал несвязный разговор, перескакивая с предмета на предмет и меняя языки. Мы с Тимоти гордимся своим талантом – и, вероятно, при этом слегка позируем. Я убежден, что нет такого человека, который мог бы следить за нашим разговором с начала до конца.

– Странно, – сказал я наконец не помню уж на каком языке, – что тебя не будет со мной в этой экспедиции. Это впервые за десять лет, Тимоти.

Он немедленно замолчал и насторожился. Он знал, что я снова начну разговор об утраченном городе. Пять дней назад я показал ему фотографию и с тех пор добивался его комментариев. Я перешел на английский.

– Ну, наверно, ты ничего не потеряешь. Поиски теней. Их и так было уже множество. Если бы я знал, что искать.

Я замолчал и застыл в ожидании. Глаза Тимоти остекленели. Это физическое изменение, глаза затягиваются непрозрачной синеватой пленкой. Голова на толстой, перевитой жилами колонне шеи склонилась, губы задрожали – по коже у меня побежали мурашки, волосы встали дыбом.

Я ждал. Как часто мне ни приходилось быть свидетелем этого, я никогда не мог стряхнуть суеверную дрожь, когда Тимоти погружался в транс. Иногда это происходит невольно – какое-нибудь слово приводит в движение неизвестный механизм, и рефлекс почти мгновенный. Иногда это акт сознательного погружения в самогипноз, но для этого нужна подготовка и особый ритуал.

На этот раз все произошло неожиданно, и я ожидал, зная, что если материал табу, Тимоти сознательным усилием воли через несколько секунд прервет транс.

– Зло, – заговорил он дрожащим высоким голосом старика. Это голос его деда. На толстых пурпурных губах показалась слюна. – Зло должно быть уничтожено на земле и в умах людей навсегда.

Голова его дернулась, губы расслабились, началось вмешательство сознания. Короткая внутренняя борьба – и неожиданно взгляд его прояснился. Он увидел меня.

– Простите, – пробормотал он по-английски, отводя взгляд. Смущен невольным откровением и необходимостью исключить меня из него. – Хотите кофе, доктор? Я наконец-то починил кофеварку.

Я вздохнул. Тимоти отключился, сегодня больше разговоров не будет. Он теперь закрыт и настороже. Используя его собственное выражение, он «обратился ко мне ниггером».

– Нет, спасибо, Тимоти. – Я взглянул на часы и соскользнул со стула. – У меня еще есть дела.

– Идите в мире, мачане, и пусть духи хранят ваш путь. – Мы пожали руки.

– Оставайся в мире, Тимоти, и если духи будут добры, я пришлю за тобой.

Стоя у перил кофуйного бара в главном зале аэропорта Яна Сматса, я хорошо видел вход в помещение для международных рейсов.

– Черт возьми! – выругался я.

– Что? – с беспокойством спросила Сал.

– УМЛ – целый взвод.

– А что такое УМЛ?

– Умные молодые люди. Чиновники Стервесанта. Видишь, их четверо у банковской стойки.

– Откуда ты знаешь, что это люди Стервесанта?

– Прическа, короткая стрижка. Одинаковые костюмы, одноцветные галстуки. Выражение, напряженное, и как будто у них язва желудка, но готовы расцвести, когда появится великий человек. – И добавил с непривычной для меня честностью: – К тому же я узнал двоих из них. Бухгалтеры. Мои друзья, каждый раз, как нужно заказать для Института рулон туалетной бумаги, приходится обращаться к ним.

– А это он? – спросила Салли, указывая.

– Да, – ответил я, – это он.

Лорен Стервесант первым из пассажиров цюрихского рейса вышел из международного зала, за ним семенил чиновник из администрации аэропорта. Еще два УМЛ шли по обе стороны от него. Вероятно, третий занимался багажом. Четверо ожидавших заулыбались, их улыбки, казалось, осветили зал, в строгом порядке заторопились для короткого рукопожатия и окружили Лорена. Двое расчищали дорогу впереди, остальные закрывали подход с боков и сзади. Удивленный чиновник аэропорта оказался в хвосте, и Англо-Стервесант двинулась по заполненному залу, как наступающая танковая дивизия.

В середине виднелись золотые кудри Лорена и его улыбка, так отличающаяся от искусственных улыбок встречавших.

– Пошли! – Я схватил Салли за руку и нырнул в толпу. Я это умею делать. Двигаюсь на уровне ног, и давление на неожиданном уровне рассекает толпу, как воды Красного моря. Салли бежала за мной, как израильтяне.

Мы перехватили Англо-Стервесант у стеклянной выходной двери, и я отпустил руку Салли, чтобы прорваться внутрь. Прорвался с первой же попытки, и Лорен едва не споткнулся об меня.

– Бен. – Я сразу увидел, как он устал. Бледность под золотой кожей, темные пятна под глазами, но теплая улыбка на мгновение разогнала усталость. – Прости. Нужно было предупредить, чтобы ты не приходил. У меня срочное дело. Я направляюсь на встречу.