– С кем ты разговариваешь? – спросила Салли от двери, заставив меня подпрыгнуть на стуле. Вопрос риторический, она прекарсно знает, с кем я разговариваю. Она прислонилась к косяку, засунув руки в карманы белого пылевика. Темные волосы над выпуклым лбом забраны лентой, большие зеленоватые глаза широко расставлены по обе стороны от дерзкого носа. Широкие скулы, большой чувственный улыбающийся рот. Рослая девушка, с длинными мускулистыми ногами, в плотно облегающих синих джинсах. Почему мне всегда нравятся рослые женщины?

– Как ланч? – спросила она, начиная медленный скользящий маневр по ковру в сторону моего стола, чтобы посмотреть, что на нем. Я уже убедился на собственном опыте, что она может читать сверху вниз.

– Отлично, – ответил я, закрывая фотографию конвертом. – Холодная индейка, салат с омаром, копченая форель и заливная утка с трюфелями.

– Ты, ублюдок, – прошептала она. Салли любит хорошо поесть, и она заметила мою игру с конвертом. Я вообще-то не позволяю ей так со мной разговаривать, но как ее остановишь.

За пять шагов до меня она принюхалась. «Солодовое виски с мятой. Ничего себе!»

Я вспыхнул. Ничего не могу с собой поделать. Это как заикание. А она рассмеялась и села на угол моего стола.

– Ну, Бен. – Она откровенно смотрела на конверт. – Я с самого его получения разрываюсь. Вскрыла бы с помощью пара, но сломался электрический чайник.

Доктор Салли Бенейтор мой ассистент уже два года, и все это время я в нее влюблен.

Я подвинулся, давая ей место за столом, и снял конверт, открывая фотографию. «Ну, что ж, – сказал я, – посмотрим, что ты скажешь».

Она протиснулся к столу, коснувшись моего плеча – это прикосновение электрическим ударом отозвалось во всем моем теле. За два года она стала как дети, не замечала моего горба. Ведет она себя совершенно естественно, и я выработал график – через два года наши отношения созреют. Мне нужно продвигаться медленно, очень медленно, чтобы не вспугнуть ее, но со временем я приучу ее к мысли, что я ее любовник и муж. Но если предшестующие два года показались мне ужасно долгими – что же о последующих двух?

Она склонилась к столу, глядя в увеличительное стекло; какое-то время не шевелилась и молчала. Отраженный свет падал ей на лицо, и когда она наконец взглянула на меня, лицо у нее было восхищенное, зеленые глаза сверкали.

– Бен, – сказала она, – о, Бен! Я так рада за тебя! – Почему-то такое легкое признание и самонадеянность раздражали меня.

– Ты слишком торопишься, – выпалил я. – Существует с десяток естественных объяснений.

– Нет. – Она покачала головой, по-прежнему улыбаясь. – Даже не пытайся. Это оно, Бен, наконец-то! Ты так долго работал и верил, не бойся же теперь. Прими и признай.

Она выскользнула из-за стола и быстро подошла к полке с книгами на букву К. Тут двенадцать томов, на которых имя автора – Бенджамин Кейзин. Она выбрала один их них и открыла на закладке.

«Офир», – прочла она. – Автор доктор Бенджамин Кейзин. Исследование доисторической золотодобывающей цивилизации Центральной Африки, с особым анализом фактов, относящихся к городу Зимбабве и к легенде о древнем и забытом городе в Калахари".

Она с улыбкой подошла ко мне. «Ты это читал? Очень интересная книга».

– Конечно, есть шанс, Сал. Я согласен. Всего лишь шанс...

– Где это? – прервала она. – В области запасов минералов, как ты и предсказывал?

Я кивнул. «Да, в золотом поясе. Но, может, это небольшое поселение, не больше Лангебели или Руване».

Она триумфально улыбнулась и снова нагнулась к линзе. Палцем коснулась стрелки в углу фотографии, указывавшей на север.

– Целый город...

– Если это город, – прервал я.

– Целый город, – повторила она с ударением, – и ориентирован он на север. По солнцу. А вот акрополь – солнце и луна, два бога. Фаллические башни – их четыре, пять, шесть. Возможно, целых семь.

– Сал, это не башни, всего лишь темные пятна на фотографии, сделанной с высоты в 36 000 футов.

– Тридцать шесть тысяч! – Сал вздернула голову. – Значит, он огромный! Зимбабве пометился был за главной стеной с десяток раз.

– Спокойней, девушка. Ради Бога.

– И нижний город за стенами. Он протянулся на мили. Он огромен, Бен. Интересно, почему он в форме полумесяца? – Она распрямилась и впервые, в самый первый удивительный раз, обхватила меня руками за шею и обняла. – О, я сейчас умру от возбуждения! Когда мы туда отправляемся?

Я не отвечал, едва мог дышать, стоял, затаив дыхание, и наслаждался прикосновением ее больших теплых грудей.

– Когда? – повторила она, откинувшись, чтобы взглянуть мне в лицо.

– Что? – спросил я. – Что ты сказала? – Я вспыхнул, начал заикаться, она рассмеялась.

– Когда мы отправляемся, Бен? Когда начнем отыскивать твой утраченный город?

– Ну, – я обдумывал, как бы поделикатнее выразиться, – вначале мы отправляемся с Лореном Стервесантом. Вылетим во вторник. Лорен не упоминал асситстента, я не думаю, что ты полетишь с нами на рекогносцировку.

Салли сделала шаг назад, прижала кулаки к бедрам, зло взглянула на меня и спросила с обманчивой мягкостью: «Хочешь биться об заклад?»

Я бьюсь об заклад, когда есть шанс выиграть, поэтому я просто приказал Салли паковаться. Недели для этого слишком много: Салли профессионал и путешествует налегке. Ее личные вещи вошли в небольшую сумочку и вещевой мешок на ремне. Самое громоздкое – альбом и краски. Книги мы отбирали вместе, чтобы избежать повторов. Другой большой груз – мое фотографическое оборудование; ящики и сумки для образцов вместе с моим брезентовым чемоданом громоздились в углу кабинета. Мы были готовы через двадцать четыре часа и следующие шесть дней спорили, убивали время, раздражались, вздорили из-за пустяков и все время разглядывали фотографию, которая уже начала утрачивать глянец. Когда напряжение становилось невыносимым, Салли запиралась в своем кабинете и пыталась переводить наскальные надписи из Драй Коппен или рисованные символы из Виттберга. Наскальные рисунки, надписи и перевод древних письменностей – ее специальность.

А я раздраженно бродил по выставочным залам, отыскивал пыль на образцах, думал о том, как лучше расставить сокровища, заполняющие подвальные и чердачные помещения, подсчитывал имена в книге посетителей, пытался играть роль экскурсовода для групп школьников – делал все, что угодно, только не работал. И в конце концов отправлялся наверх и стучал в дверь Салли. Иногда слышал в ответ: «Входи, Бен». Но могло быть и по-другому: «Я занята. Что тебе нужно?» Тогда я шел в секцию африканских языков и проводил час-другой с мрачным гигантом Тимоти Магебой.

Двенадцать лет назад Тимоти начал работу в Институте как уборщик. Мне потребовалось шесть месяцев, чтобы обнаружить, что помимо своего родного южного сото он говорит еще на шестнадцати диалектах. За восемнадцать месяцев я научил его бегло говорить по-английски, а писать – за два года. Спустя два года он поступил в университет, получил звание бакалавра искусств еще через три года, а ученая степень магистра пришла к нему еще два года спустя – теперь он работает над докторской диссертацией по африканским языкам.

Сейчас он владеет девятнадцатью языками, включая английский, и он единственный известный мне человек, который, помимо меня – а я ведь девять месяцев прожил в пустыне с маленькими желтыми людьми, – владеет одновременно диалектами северных бушменов и бушменов Калахари.

Для лингвиста он исключительно молчалив. А говорит глубоким басом, который соответствует его огромной фигуре. Его рост шесть футов пять дюймов, мышцы как у профессионального борца, но движется он с грацией танцовщика.

Он привлекает меня и немного пугает. Голова у него совершенно безволосая, а круглая лысина блестит, как черное пушечное ядро. Нос широкий и плоский с раздувающимися ноздрями, губы толстые, пурпурно- черные, а за ними сверкают большие сильные белые зубы. А за лишенной выражения маской сквозь