его точки зрения, эти враждебные силы вплоть до нынешнего времени всегда имели перевес. Настоящее христианское, эзотерическое придет только в будущем.

Социализм стремился к созданию рая на Земле, при этом, однако, насиловал самое человеческое в человеке, его свободу принятия решения. Если когда-нибудь миротворческие силы ООН достаточно окрепнут, чтобы обеспечивать внешний мир, это стало бы предпосылкой достижения предсказанного Библией «мира на Земле людей доброй воли». В каждом человеке на Земле должен стать живым внутренний мир. Мартин опять вернулся к музыке. Ему случалось видеть, что многие люди в произведениях великих мастеров, мессах, ораториях, симфониях, струнных квартетах находили источник надежды, независимо от расы, верования или нации. Поэтому музыка для него - самое важное в мире.

На мои сомнения, удастся ли обуздать «враждебные силы» без изменения реального соотношения сил в обществе, дала ответ Вторая мировая война, которую мы пережили в нашей юности. Можно было почувствовать сдержанность Мартина. После войны ему было трудно, и потребовалось длительное время, чтобы принять вину Германии и поверить в ужасы концлагерей, планомерное уничтожение евреев. Он задавал вопросы о Нюрнбергском процессе, на котором я присутствовал как репортер, и особенно его интересовало, как мой младший брат Конрад пережил, будучи в годы войны солдатом Красной Армии, долгий путь от Кавказа до Берлина.

Выяснилось, что один из братьев Мартина, Голь, воевал в кавказских горах на стороне немецкого вермахта. А другой брат, Дилл, молодым офицером вермахта служил на юге Украины именно в то время, когда мой отец летом 1943 года как уполномоченный Национального комитета «Свободная Германия» вместе со сбитым над Сталинградом правнуком канцлера Бисмарка, лейтенантом люфтваффе и кавалером рыцарского креста графом Генрихом фон Айнзиделем, призывал через громкоговорящие установки к окончанию бессмысленного сопротивления. Обоих потрясли картины оставленной при отступлении «выжженной земли»: расстрелянные из пулеметов стада скота, взорванные фабрики и шахты, масса убитых, по большей части мирных жителей.

В последние месяцы того года отступления оба брата Мартина погибли. Почти в то же время был ранен и сам Мартин, также на Восточном фронте.

Я понял, что своими вопросами затронул старые раны. Неожиданно Мартин заявил мне, что все четыре брата пошли служить на фронт: каждый считал своей обязанностью не уклоняться, сидя дома, а сделать все, что он может, на фронте. Мартин признался, что он, как младший, буквально страдал от того, что ему пришлось ожидать так долго отправки на фронт.

Конечно, я помнил о практике воспитания мужества и самопожертвования, применявшейся в «Н.Ю.1.11», но я знал также, что Мартин и его братья, как и большинство сторонников Туска, не принимали национал-социализма и поэтому сами оказались жертвой преследований гитлеровского государства. Я просто не мог связать этого вместе. Особенно я не мог понять добровольной жертвенной смерти его брата Акселя.

Хотя эта тема не испортила атмосферу нашего общения и мы разошлись с наилучшими пожеланиями друг другу веселого Рождества и здоровья в новом году, Мартин, должно быть, угадал мои мысли. В своем следующем письме он постарался описать своего брата Акселя как человека с особенно динамичным и принципиальным характером. Когда их отец добился после смерти двоих старших братьев, в соответствии с существовавшими тогда правилами, отстранения Акселя от боевых вылетов, тот пустил в дело все возможные средства, чтобы добиться разрешения на вылеты, связанные с опасностью для жизни.

Возможно, чтобы показать мне моральные основы, а также объяснить свое тогдашнее отношение, Мартин процитировал в пассаже, посвященном моему вопросу об Иисусе, в этом своем письме слова последнего: «Ни у кого нет большей любви, чем у тех, кто отдает свою жизнь за своих друзей».

1992 год прошел в коротких приветах и кратких сообщениях о внешнем ходе вещей. Мартин распространил свою просветительскую и педагогическую деятельность далее на восток, провел несколько недель в Чехии, следил за активизацией движения Вальдорфа в России и Грузии и опять уехал на несколько месяцев в Бразилию.

В то же время мне пришлось разбираться с объемистым обвинительным заключением матерых рыцарей холодной войны, которые никак не выпускали меня из своих объятий, хорошенько не потрепав. Влиятельные крупные средства информации сопровождали это предприятие настоящим потоком обвинений и оскорблений, а финансовые ограничения и блокирование пенсии угрожали лишением источников нашего существования.

К счастью, моему британскому литературному агенту удалось заинтересовать крупное американское издательство проектом моей новой книги. Учитывая бойкот многих крупных немецких издательств, я передал американцам права на это издание на весь мир и тем самым поставил сам себя в неблагоприятные условия, обязавшись передать еще до начала процесса, намеченного на следующий год, готовую рукопись моих воспоминаний.

Поэтому осенью состоялась только одна встреча в Берлине, которой было суждено стать последней. В это время я все еще был ограничен в передвижении и дважды в неделю должен был отмечаться в назначенном мне отделении полиции. Мартин привез диапозитивы из Бразилии, но нам не пришлось их посмотреть. Поэтому мы ограничились рассказом и моим сообщением о работе над книгой. Я попытался объяснить, как я изыскиваю возможность объединить требуемое издателем в первую очередь описание моей разведывательной деятельности с изложением моих мыслей о полном противоречий историческом фоне для этой работы.

Мы расстались с надеждой на скорую встречу в ближайшем будущем. Сердечным новогодним письмом Мартин простился тогда с нами в связи с отъездом в Бразилию на полгода. Он писал: «Над горизонтом будущего нависают такие облака, что хочется только пожелать каждому отдельному человеку не позволять обманывать себя, правильно оценивать вещи с высоких идейных позиций, мужественно отстаивать истину». К его новогоднему поздравлению и мыслям о Рождестве относилось и пожелание, чтобы развязались хотя бы какие-то узлы, открывая дорогу и расширяя горизонты для нового.

Потом пришло известие о неожиданной смерти Мартина в Бразилии. 3 февраля 1993 года он сидел в кресле, читал с карандашом в руке и умер совершенно внезапно.

Мартин умер, я думаю, как счастливый человек. Не все свои замыслы он смог завершить, однако его жизнь можно назвать состоявшейся. Он заботился о благе всех людей, я могу это засвидетельствовать. Он источал благостное спокойствие, которое возникало из счастья его семейной жизни, его картины мира. Его педагогическая и социальная увлеченность удовлетворяли его честолюбие и в то же время его стремление к терпимости в отношениях между людьми. Идеи социализма были ему близки, однако для него представлялась наиболее важной гарантия любой возможности свободного развития каждого индивидуума.

Еще из Сан-Пауло Вальтраут ответила на мое письмо:

«Странно, что Мартину пришлось лететь в Бразилию, чтобы умереть. Но я очень благодарна, что ему довелось уснуть так совершенно безболезненно и мирно. Сначала у меня, естественно, был шок, однако сейчас меня окружает так много милых людей, которые помогают мне переносить утрату, прежде всего наши шестеро прекрасных детей со своими семьями, что я чувствую, будто ангелы несут меня на своих крыльях. Мартин все еще как-то здесь вокруг меня! Б последнюю субботу мы отмечали здесь, в Южной Америке, сороковой день ухода Мартина, а вечером была очень трогательная встреча с нашими бразильскими друзьями. Их было много, и, вспоминая о нем, они так верно говорили о событиях его жизни, что воссоздали подлинно достойную ее картину. Мы открыли вечер частью струнного квартета Шуберта, а в конце спели вместе со всеми друзьями канон 'Dona nobis pacem'».

Смерть друга и слова его жены меня очень растрогали. Я особенно хорошо помню одно из его писем о «более личных и интимных вещах», которое он когда-то написал мне в разгар всей политической лихорадки.

Поскольку мне не было ясно, верит ли Мартин в переселение души и возврат в жизнь, как это обычно бывает у практикующих антропософов, я хотел вернуться к этому вопросу позднее. Теперь такая возможность исключалась.

«Ты ведь знаешь, - так начал он свое письмо, - что меня серьезно интересуют все вопросы мировоззрения, и тут мне приходит в голову, что вся критика прошлого относится по существу к прагматическим вещам и при этом не касаются некоторых ключевых вопросов. Есть такой опыт, о котором