Признаться, порой работа современных социологов отличается такой глубиной и серьезностью, что они кажутся подлинными наследниками древних пророческих традиций. Как когда-то правящая верхушка древнего Израиля отмахивалась от слов Иеремии и Исаии, обвиняя их в нелепых преувеличениях и неоправданном пессимизме, так и сегодня, в век безоглядной веры в экономическую глобализацию, людей, указывающих на человеческие последствия глобализационных процессов, вряд ли ждет почет и слава. Посмотрите, например, что Зигмунт Бауман говорит о масштабах кризиса, ожидающего человечество в начале XXI века:

«сейчас планете угрожает не просто очередной виток ущерба, который мы наносим себе сами,, а катастрофа, которая положит конец всем катастрофам — катастрофа, после которой не останется никого, кто мог бы записать ее в анналы истории, поразмыслить над ней и извлечь из нее уроки, не говоря уже о том, чтобы усвоить эти уроки и применить их на практике» [74].

Это явно сигнал тревоги, призывающий нас очнуться наивного оптимизма и глупого самодовольства и зовущий в< людей доброй воли к действию в защиту мира и всего живо Христиане должны быть благодарны за таких спутников на; роге в Эммаус, даже если они указывают на неприятные фак того, как наша религия скомпрометировала себя, служа инте] сам, которые явно идут вразрез с подлинно христианским по? манием мира.

Но где взять надежду, если нас и впрямь ждет криз] столь блестяще и отрезвляюще описанный автораь гуманистами? Здесь параллель между древними пророками современными социологами не так очевидна. Пророки мог представить, что однажды мир станет иным, не похожим на соружавшую их действительность, потому что уповали на Бога, задумавшего «сотворить все новое». Современная мысль прос исключает всякую подобную трансцендентность. И хотя Зигму Бауман утверждает, что «задача живых — не терять надежду», г следняя глава его книги, посвященная страхам современного человека, носит весьма двусмысленное название: «Мысль прот страха (или неокончательный вывод для тех, кто спрашивает, что делать)». Из одного этого становится понятно, что автор прос не может дать читателям адекватной надежды на будущее, кот рая уравновесила бы его блестящий анализ глобального кризиса современности.

Получается, что у христиан и гуманистов опять оказало много общего. Здесь можно вспомнить слова из «послания» Жака Эллюля в конце второй главы, где он говорит о том, что лю; утратили надежду из-за молчания Бога: «Такова основная духовная реальность нашего времени: Бог отвернулся от нас. Бог о сутствует. Бог молчит». Хотя Зигмунт Бауман и не смог предложить современному человеку прочное основание для надежды на последних страницах вышеупомянутой книги он связывает задачу социологии с древними пророчествами и говорит, что социологи должны прежде всего «возродить», «искупить» (это его слово) прежний образ мышления, способный дать людям о нование для «надежды, которая может — и должна! — снова научить нас дерзновенному искусству надеяться и обязательно сделает это!» [75]

Мне кажется, все это указывает на то, что современная мысль зашла в тупик. Нас призывают вернуться к древней, отброшенной и позабытой мудрости в поисках такого основания для надежды, которое выходило бы за тесные и сковывающие нас пределы рационалистической традиции, заперевшей мир в одномерном тупике. Получается, что если для христиан нынешнее время неопределенности является прекрасной возможностью для обновления, то и мыслители-гуманисты тоже говорят на похожем языке и ищут новых путей вперед посреди современного кризиса. Но тут можно сделать еще один вывод: если дорога из Иерусалима является подходящей метафорой для отражения нашего горя и смятения, то тогда прозрение в Эммаусе обещает нам новые, непредсказуемые повороты человеческой истории, когда воспрянет реальная надежда, старые конфликты останутся позади, и у нас перед глазами начнет возникать новый мир — мир, построенный на справедливости, любви и добре между людьми и возрождающий в нас ощущение чуда и благоговейное отношение к человеку.

О том, какие именно последствия влечет за собой такое прозрение, можно судить по тому, как откровение воскресшего Христа повлияло на двоих учеников в Эммаусе.

Давайте в последний раз обратимся к нашей истории и посмотрим на еще один неожиданный поворот событий. Сразу же после момента прозрения наши двое встают из-за стола, накидывают верхнюю одежду и выходят в ночь: «Встав в тот же час, [они] возвратились в Иерусалим». Несмотря на то, что Иисус благословил приготовленную на ужин еду, по всей видимости, они так и оставили ее на столе — или, может, прихватили что-то с собой, чтобы перекусить на ходу.

Моменты прозрения имеют свойство толкать людей на необычные поступки. Поведение наших учеников поразительно тем, что оно прямо противоречит тем доводам, которые они сами приводили, упрашивая незнакомца остаться с ними. Они говорили, как рискованно идти по дороге, когда «день уже склонился к вечеру», и привели именно это в качестве аргумента, когда склоняли его принять их приглашение. Теперь же подобные соображения начисто вылетели у них из головы. Такое чувство, что они даже не обсуждали это странное решение выйти в путь сейчас, когда сумерки уже сменились ночной тьмой и дороги стали куда опаснее. Это была инстинктивная реакция на событие, преобразившее для них весь мир, и они начисто позабыли об опасностях, которые совсем недавно казались им такими огромными.

Пусть это будет предупреждением для всех нас: когда, благодаря встречам, которые резко меняют наш взгляд на реальность и преображают всю жизнь, вера перестает быть чистой условностью и наполняется страстным ощущением миссионерской ответственности, она толкает нас на такие поступки, которые непременно покажутся безрассудными и иррациональными любому нормальному, уравновешенному человеку. Люди, «видевшие Господа», начинают смотреть на самих себя и окружающий мир в совершенно ином свете.

Нетрудно понять, почему в глазах всего общества в целом, и (что воспринимается нами куда острее) в глазах наших родных и близких, которые никак не могут понять причину столь радикальной перемены поведения, такая вера может выглядеть «святым сумасбродством», нередко вызывающим нарекания в религиозном фанатизме. Это тема становится особенно щекотливой сейчас, когда люди, вдруг реально поверившие, что Христос, обвиненный в «развращении народа» (Лк. 23:2) и казненный как преступник, на самом деле жив и продолжает действовать в мире, могут оказаться под подозрением со стороны властей. Вера в воскресшего Христа — это не просто «жизненная стратегия», помогающая людям преодолеть страх смерти (как полагает Зигмунт Бауман); это поистине радикальная вера, ставящая под сомнение «пути мира сего» [76]. Изначальное христианское исповедание, гласящее, что «Иисус — Господь» и тем самым провозглашающее, что жизнь и учение Иисуса получили полное оправдание свыше и Царство Его не замедлит и однажды явится во всей своей полноте, — это исповедание неизменно сохраняет подрывной, субверсивный характер. Вера в то, что распятый Мессия воскрес и смерть навеки лишена своего жала, становится основой для жизни, которая полностью противоречит путям общества, построенного на поклонении маммоне.

Мне кажется, все это можно увидеть в неожиданном поведении двоих учеников из нашей истории, когда они, позабыв о благоразумии, шагают в непроницаемой темноте восточной ночи. Им нет дела до реальных, физических опасностей своего пути; кроме того, они явно не продумали заранее, как им удастся попасть в Иерусалим глубокой ночью. Не забывайте: считанные часы назад эти двое ушли из города прочь, потихоньку проскользнув в ворота, зная, что тут их вполне могут задержать как возмутителей общественного порядка и угрозу национальной безопасности. Ночью ворота, скорее всего, будут крепко заперты, и любой, приближающийся к городу в темноте, будет немедленно замечен и автоматически взят под подозрение. И хотя нам, конечно же, не следует перегибать палку и приписывать этой истории того, чего в ней нет, одно можно сказать совершенно точно: с точки зрения нормальной политики и власти, эти двое действовали совершенно абсурдно и нелепо.

Однако иногда на самом деле все совсем не так, как кажется. Что если эти два «религиозных фанатика» на самом деле всего лишь «пришли в себя»? Что если на самом деле эти два второстепенных персонажа несли в себе знание, способное сотрясти мир до самых оснований? И что если, несмотря на