какие видит вокруг. Она стоит возле стены в огороженном саду и — уже тогда — смотрит куда-то мимо фотоаппарата, словно за ним никого и нет.

Как поживаешь, Эми? Может, спросить ее, как поживаешь? — будто твоя дочь — какая-то случайная знакомая, которую ты встретила на улице или за аперитивом у кого-нибудь в гостях. Как поживаешь, как ты поживала все это время? До чего же это похоже на нее — замкнутый, равнодушный ребенок! — явиться вот так, спустя восемь лет молчания. До чего же это похоже на нее — сначала так коварно исчезнуть, и до чего же похоже на нее — явиться теперь с таким видом, словно ничего и не произошло, и превратиться из стопки фотографий, из закрытой книги на прикроватном столике, из вопроса, который ты в конце концов прекратила себе задавать, вот в эту женщину — вполне осязаемую, чтобы оставить за собой на полу отпечатки садовой грязи. Патриша Шоун пытается отвести взгляд, но когда глядит снова, то Эми по- прежнему здесь, да к тому же с ней эта девочка, смотрит широко раскрытыми глазами. Неряхи, обе неряхи; одежда у них неопрятная, волосы и кожа неухоженные. На девочке одежда, из которой она уже выросла, руки слишком заметно торчат из слишком коротких рукавов. Ничего этого нельзя было ожидать от Эми. И все-таки — как это похоже на нее: бросить тебе вызов, оказаться такой непохожей на себя саму.

Патриша Шоун ходила на курсы, где молодая женщина по имени Мишель, чудовищно худая, с чудовищными угрями, учила ее и еще двадцать слушательниц всяким вещам. «Три 'Р' Эмоционального Благополучия», говорилось в брошюре. Раздражение Раскрепощение Разрешение = Благополучие. Ниже, в скобках, (Значительный Сценарий — Представь Заново). Представьте себе что-то такое сжатое в комок, сказала она, потом представьте себе, как вы это разжимаете, представьте, как оно высвобождается. Выберите какой-нибудь Значительный Сценарий из вашей жизни и Представьте его Заново, но так, чтобы все выходило по-вашему, когда вы рассержены больше всего. Лично я, сказала Мишель, всегда представляю себе, как теряю голову и ору во всю глотку на кучку женщин, сидящих на пластиковых стульях. Шутка, конечно! — добавила она, и все нервно рассмеялись.

Патриша Шоун ходила на курсы только первую неделю, но тот прием оказался ей полезен, она усвоила его навсегда. Она представляет себе, как операторы у нее на кухне старательно снимают ее руки (некоторые телеповара пользуются руками дублеров, но она — никогда, ведь ее руки — это главный ингредиент, без которого рецепт блюда будет неполным), она режет продукты со своей фирменной точностью, очень острым ножом, а потом кладет все нарезанное в блендер. Она разрезает на четвертинки свеклу и ошпаривает кипятком помидоры в миске. Всегда снимайте с них кожу, говорит она в камеру, потом повторяет, всегда снимайте с них кожу, а они снимают ее руки, льющие в миску кипяток, от которого поднимается пар. Она ждет, когда помидоры размягчатся, говоря в объектив, всегда выдерживайте время, не спешите и не передерживайте — таково единственное правило на свете, которое позволит вам улучшить вкус. Она надрезает и очищает помидоры, режет их на крупные кубики, кладет в блендер. Она снимает крышку с тюбика и выливает его содержимое, выдавливая неприличных красных червяков; потом то же самое делает с другим тюбиком, а операторы продолжают снимать ее сзади. Вот режется на кубики и приправляется большой кусок мяса для тушения. Вот она рубит красный перец, сбрасывает его в кастрюлю и добавляет туда же полчашки шерри, заодно и себе наливает в рюмку, конечно, как аперитив, поясняет она лучезарно, поднимает рюмку и пробует, делая в кружащую камеру гримасу «ммм, как вкусно». Открывает банку с зернистой горчицей, подносит к носу, чтобы понюхать, щедро добавляет ее в готовящееся блюдо. Тонко нарезанный острый красный перец. Чайную ложечку кайенского перца. Десертную ложку сахара. Непросеянной муки, говорит она, две столовых ложки, для густоты. А теперь — секретный ингредиент, и она сдергивает салфетку с блюда с клубникой. Потом говорит те же слова уже под другим углом к камере: А теперь — секретный ингредиент. Они и так выглядят бесподобно, продолжает она, высыпая все ягоды в блендер. Соль и перец по вкусу, капельку соуса «табаско». Она представляет себе со скоростью быстрой перемотки, как закрывает блендер крышкой и нажимает на пусковую кнопку, все внутри начинает крутиться, а потом, в разгаре кручения, она сдергивает крышку, и из блендера во все стороны спирально извергается красная жижа, забрызгивая все блестящие поверхности, все стены и дверцы посудных шкафов, все висящие на крючках сковороды и кружки, все оборудование, все лампы, одежду и волосы телевизионщиков, ее саму — лицо, одежду и волосы. Машина останавливается. Время останавливается. Девушка- звукорежиссер медленным движением, словно не веря, что все это происходит наяву, снимает красные мокрые волоконца с микрофона. Оператор, вытаращив глаза, беззвучно шевелит губами. Светловолосая девушка-продюсер в кои-то веки не находит, что сказать, на ее пюпитре ничего уже нельзя прочитать, а ее элегантный французский костюм загублен, она стоит, вытянув руки в сторону, подальше от себя. Камера, по которой стекают красные струи, продолжает работать. Она глядит в объектив, облизывается. Превосходно, говорит она, и улыбается своей особой, для камеры, улыбкой, задерживает ее на лице ровно столько, сколько нужно. Потом перестает улыбаться, поворачивается и обращается к девушке-продюсеру: Салли, хочешь, снимем это еще разок?

Сладко, остро и отвратительно, а люди по всей стране смотрят это, переписывая или снимая на видео, чтобы потом воспроизвести у себя на кухне. Во всех кухнях всех английских пригородов потечет эта красная кровь, пачкая бордюры от Лоры Эшли[8], пачкая матово-лимонные стены. Иногда ей кажется, что лучше всего было бы так сделать в одиночестве, сохранить это в тайне от других, все приготовить, смешать, а потом заляпать этим и кухню, и саму себя, и сесть потом, никто даже не догадается, и поднять руки ко рту, чтобы попробовать, и слизать с рукава, обсосать с воротника, а затем встать, пройтись по полу, оставляя следы в слипшейся массе, подойти к телефону и позвонить Уэнди, чтобы та пришла и все убрала, алло, Уэнди, у меня тут ответственное задание для тебя на этой неделе, а потом пойти наверх и встать под душ, смотреть, как красные струи стекают с волос по коже и уносятся вместе с водой в дырку ванной, пока наконец вода снова не делается чистой.

Конечно, блендеры не позволяют устроить такую штуку. Но представлять себе такое — неудержимая радость.

Ты явилась домой, а я так по тебе скучала.

Ты явилась домой, я всегда знала, что это произойдет.

Ты никогда больше не должна уходить.

Ты всегда должна знать, что можешь полностью на нас положиться.

Ты всегда должна помнить, что мы здесь, рядом.

Ты никогда не должна бояться приводить с собой кого хочешь, в твоем распоряжении всегда отдельная комната, мы же терпимые люди, ты это знаешь.

Ты должна знать, как мы тобой гордимся.

Ты должна знать.

Ты никогда не знала.

Ты никогда не желала знать.

Ты никогда меня не любила.

Ты никогда не выказывала мне ни малейшего уважения.

Я состарилась из-за тебя.

Я все время болела из-за тебя — с самого момента твоего зачатия.

Ты думаешь, что можешь являться вот так запросто.

Ты думаешь, что изменилась, но ты не изменилась, ничуть не изменилась.

Ты думаешь, что стала другой, но ты точно такая же, какой всегда была.

Патриша Шоун — известная телеведущая из четырех серий «Ужин с Шоун», опробованных вначале на земном телевидении, а затем показанных на уважаемых кабельных каналах по всей Европе, известный автор крупноформатных бестселлеров «Лето с Шоун» и «Сезоны с Шоун», продающихся в супермаркетах, в настоящее время усердно работающая над новой книжкой «Вегетари-Шоун», состоящая в счастливом браке с одним из ведущих в своей области академиков, живущая в одном из красивейших реставрированных и переделанных (довольно маленьком или, пожалуй, уютном) особняков XVI века с участком на юге Англии (и ей, и ее дому было посвящено несколько статей и дневных телепередач), — это маленькая девочка, стоящая возле двери, за которой мир уже изменился, за которой простирается нечто, о чем ей знать не полагается, нечто такое, что ей никогда не позволено будет понять.

Ничего этого не было высказано. Ничего этого даже не крутилось у нее на языке, не увлажнило ее глаза; все это уместилось в один-единственный миг. Патриша Шоун все еще держит дверь, держит себя так, как женщина, готовившаяся встретиться с людьми, которых, посочувствовав, собиралась вежливо