моем животе, плюет в лохмотья, его зубы грызут мои ногти, он слюнявит мое лицо, шею, рычит, закидывая назад рыжие волосы, горящие в свете лампочки, покрытой жиром от дымящегося супа; я бережно отдираю коросту, прилепившую мою щеку к щеке моей сестренки Смэг; я встаю, натягиваю мокрые от слюны трусы, лунный луч согревает мое колено, на цыпочках иду к этажерке, тяну руку к верхней полке, касаясь подмышкой банки с солью, беру флакон с эликсиром, облизываю горлышко; отец, навалившись на Смэг, гладит ладонью, красной от вина из борделя, ее оголившееся бедро; Смэг, прижав руки к телу, тихонько ползет к изголовью кровати; красная слюна течет изо рта отца на ее грудь; я подношу флакон к губам отца, его слюна стекает на мою ладонь; я держу руки поднятыми вверх, моя сестра сложила свои на животе; глаза отца проясняются; я прижимаю горлышко флакона к его губам, опрокидываю флакон, эликсир стекает в рот отца, внезапно его спина опрокидывается на мою свободную руку; когда отец засыпает, я снимаю паутину, запутавшуюся в его рыжей шевелюре; Смэг дрожит на постели.
— Смотри… поглядим, был ли он сегодня с женщиной…
Я расстегиваю ему ширинку, моя ладонь лезет в его разорванные трусы, подрагивая в тепле, достает член, поднимает его; на крайней плоти, пропитанной спермой, я трогаю пальцем отметку от губной помады:
— Он выбирает ее, уводит в подвал борделя, его голые ноги скребут земляной пол, к его потным волосам прилипла угольная пыль…
Смэг, сидя на километровом столбе национальной дороги, плачет, ее голая грудь вздрагивает в тумане, ее красные губы светятся в мареве золотой меткой, туман струится по моим голым плечам; Смэг втиснула голову между моих бедер; заря обнажила и завертела башни танков…
— Эй, Дусан, если тебя укокошат, ты отдашь мне свой вентилятор?
— Однажды ночью я, быть может, держал ее в объятьях в портовом борделе Экбатана перед отплытием; на губах проститутки — привкус эликсира, я прижал ее к умывальнику; ее волосы присыпаны известкой после встречи со штукатуром; она расстегнула меня и взяла в руку мой член и яйца; сперма брызнула на ветки самшита, вставленные у подножья кровати в обрезок свинцовой трубы, забитый кольцами и прядями; я укрыл ее, неподвижную и молчаливую; после, стоя на полусогнутых ногах, сделал несколько взмахов руками — так орел, придавив, задушив добычу, салютует смерти взмахами крыльев…
Солдаты спускаются к озеру Гульмин, восставшие залегли на покрытых льдом скалах; розовое облако проплывает над озером, вороны склевывают пепел сгоревших кедров; солдаты окружают подступы к озеру; дороги от перевала расходятся лучами к морю; солдаты вцепились зубами в смертные медальоны; солнце ласкает их спины; тени и ветер объяли их лица, груди, члены и колени; ружья нацелены в очерченный мрак; по свистку они начинают сжимать кольцо вокруг озера; повстанцы, обойденные с флангов, прыгают со скал; Дусан оборачивается в последний раз, солнце бьет его в лицо и пах, он оглядывает долину, утонувшую в розовой дымке, поля, дома, деревья, утренних птиц: жаворонков, снегирей, чаек; снова обернувшись, он видит на озере повстанца; тот готовится к броску, уставившись на него ясным взглядом из-под окровавленной повязки. Напуганные вороны, крича, кружатся над обнявшейся парой; запах пороха и крови, исходящий от ласкаемых клинками вен, греет морозный воздух. Дусан рванулся вперед, перепрыгивая через сплетенные тела, кинжал наизготовку; рвутся гранаты, ледяная крошка сечет по глазам Дусана, ослепляя его на мгновенье, повстанец бросается на него и опрокидывает на лед, сдавив кулаками горло Дусана, плюет ему в глаза; крики, стоны повисли в колючем воздухе; обагрившийся лед трещит под тяжестью тел, кровь омывает черную воду, кинжалы чиркают по льду; солдат и повстанец обнялись у камня; усевшись на ветку обугленного кедра, ворон глядит на них; кровь течет между ног солдата, прижатого повстанцем к скале; солдат рвет лицо повстанца зазубренной крышкой от консервной банки; повстанец вдавливает свою грудь в грудь солдата, бьет коленом в пах, душит врага. Дусан, задыхаясь, хрипит; повстанец отбирает его оружие; раненый в горло солдат берет Дусана за руку, поворачивает к себе его голову, его губы трепещут, кровью наполнен рот, золотая кровь клокочет в разорванной глотке, он безоружен и наг: повстанец наскоро раздел его, его уже застывшие члены прикрыты лохмотьями, развевающимися на ветру; Дусан сжимает его руку. Вокруг перемешались тела врагов, лежащие или согнувшиеся на льду, стонут, плюют, кричат. Через час после рассвета солнце пронзило туман, вороны расправили глянцевые крылья. Повстанцы отступили, унося с собой своих убитых; агонизирующие солдаты лежат одни, прижавшись щеками, лбами ко льду; их предсмертные хрипы подсинивают лед, по коленям пробегает внезапная дрожь, ладони разжимаются, тени воронов и облаков проплывают по телам, раздетым грубыми пальцами повстанцев; пуговицы, зубы, обрывки резиновых лент усыпали розовый лед; Дусан приподнялся на разбитом локте, он ползет к берегу озера и умирает, зарывшись с головой в рассветный туман, прошитый гомоном птиц, криком детей, пропахший дымным солнечным ладаном; умирающие солдаты видят, как он возносится надо льдом, ноги волочатся по камням, патронташ свисает на бедра, ремень стягивает голый живот, пряжка давит на пупок, розовый тающий снег стекает по бокам, лицо запрокинуто к небу; глаза солдат заволокло тьмой, их пальцы пытаются оторвать стеклянную пленку, затянувшую зрачки, в их горлах — чуть слышный птичий клекот; на горных плато Акукера рушатся скалы; женщина, сводня из Управления заморскими территориями Экбатана, взбирается на скалы, ее черная туфля, испачканная блевотиной, пинает, переворачивает головы мертвецов, солдаты, за которыми она пришла с вещевым мешком, тянут руки, стонут, отползают назад, но она, оскалив пасть с налипшими на зубы конфетти и паутинками бабьего лета, хватает их ладони, присев, поднимает ступни, ноги, втискивает их в мешок, потом поднимает застывшее тело; солдат, обхвативший руками ее шею и грудь, скользит в полость; голова солдата падает ему на колено; женщина волочит мешок по льду; еще живые солдаты ползут к берегу, хватаются за скалы и горелые стволы, но женщина отдирает их руки от скал и стволов; последний живой солдат чувствует, как твердеют его живот и колени, Дусан и его товарищи лежат на льду на том месте и в той позе, где они потеряли сознание, когда их застиг удар кинжала или кулака. Розовый свет омывает нагие тела, их раны отражает свежий лед.
Внизу военные требуют репрессий, губернатор поднимает руки, подписывает смертные приговоры, умывает руки в алькове, бьет себя по лбу кулаком, офицеры уходят, целуя указ. На совещаниях ему нравится удивлять этих сторонников сильной руки рассуждениями о правах человека. Но едва заслышав в коридоре шум сапог, он прячется в клетушке с метлами и швабрами. С начала войны он не уезжал с острова. В дни национальных и религиозных праздников военные заполняют бордели и храмы Энаменаса; губернатор прячется в своем дворце. Эмилиана скармливает часовым пирожные; пьяные, измазав щеки, грудь, ресницы кремом, они скатывают ковры, блюют и топчутся по блевотине. Губернатор, сидя на ковре, — Серж и Фабиана обхватили его за шею — листает гербарий, Эмилиана на краешке кушетки пишет письмо подругам по сиротскому детству; ее колени блестят под листом бумаги; Серж смотрит на них, его рот за плечом губернатора наполнился слюной; часовой привалился к двери. Фабиана за головой отца видит блестящие глаза брата, пену на его губах; она прижимается ртом к затылку губернатора, целует вену на его шее, губернатор отстраняет ее рукой; Серж, уставившись на складки на животе Эмилианы, гладит поблекшие цветы и стебли гербария: гениталии мятежников, засушенные стебли и цветы. Эмилиана не поднимает глаз. Серж падает в обморок, кровь отливает от щек, запястий, коленей, голова катится под ноги губернатора. Вечером Эмилиана, так же опустив глаза, кормит Сержа с ложечки:
— Я буду падать в обморок, пока ты меня не полюбишь.
Он лижет руки, подносящие плоды: вишни и миндаль; ее фаланги отталкивают его зубы. На террасе губернатор вытянулся в шезлонге, Фабиана уселась ему на колени, рукой упершись в пах отца, другой рукой она гладит его щеки и уши:
— Почему ты не хочешь любить меня, как любил маму?
У Сержа есть Эмилиана…
Серж кусает запястье Эмилианы, его рука, высвободившись из-под одеяла, ложится на ее бедро, поднимается к животу; его зубы прокусывают мякоть вишни:
— Если бы я надкусил твои глаза, у них был бы горький вкус, как у косточек. Ложись ко мне. Я голый, тебе не придется меня раздевать. Ну же, ложись.
Он тянет платье внизу живота. Эмилиана садится на край кровати, ласкает через простыню колени юноши, Серж скрещивает их, его член скатывается на бедро; Серж берет руку Эмилианы и ведет ее по простыне к члену; горло Эмилианы трепещет, в ее глазах ночь.
— Ты могла бы на один день стать проституткой? Я прихожу к тебе с завязанными глазами, ты обнимаешь меня, щекочешь, ты впиваешь губами мой смех, не узнавая меня. Ты трешь и моешь мой член
