алкоголя. Жаль, что нет никаких антисептиков. Вот стану доктором и тогда уж точно наведу порядок; когда ей присваивали квалификацию в колледже, то все были уверены, что при желании она сделает карьеру в любой области, независимо от выбранной профессии, потому что, по их словам, она действительно из тех, кто может включить свои мозги, но они говорят: «Ты должна будешь все сделать сама без чьей-либо помощи», — вот тогда люди увидят, что ты собой представляешь, подобно этой девочке Джаккуи, с которой никто не захочет разговаривать, потому что она похожа на трахнутую зубрилку, думает, что весь мир ей обязан жизнью, взгляни на нее, и если ты уподобишься ей, тогда добьешься того, что люди будут поддерживать отношения с этим гребаным существом, которым ты, по-твоему, являешься. Нет, лучше выиграть что-то вроде лотереи, чтобы никогда не работать, или стать известной на телевидении в такой программе, как «Дом Большого Брата», или в поп - группе, выиграть миллионы с помощью телефонного звонка в телестудию, или нет, нет, потому что она будет снайпером, присоединится к ним добровольно, не важно, нужен ли им еще один стрелок, все равно их должно быть много, на них всегда есть спрос. Всем нужны нацеленные люди. Ведь даже когда от нее воняет, нет, не как от скунса, дерьмо, все повторяется, ох, начинается, дерьмо. Неужели опять? Все снова? Она колотит тыльной стороной руки по стволу дерева выше головы, это сосна, ух ты, совсем рядом, чтобы не потревожить рану, когда она задевает ею, ох, черт возьми, три часа — не так уж поздно, три часа, это, по сути, даже не ночь, посмотри, еще видно их движение в небе, и она начинает вновь бить по дереву. Палец все еще кровоточит и бередит долбаную рану. Запомни, три — недостаточно, в следующий раз, когда Джас получит четыре, возможно, пять, попроси у Джеммы денег, скажи, что это для школьной поездки в Кинкрайгский заповедник. Возможно, он снова придет, вчера вечером было так хорошо, когда он пришел. Он пришел. Когда уже почти полностью стемнело. Все, что можно еще увидеть, так это верхушки деревьев, да и только. Как было бы хорошо. Если он снова придет сегодня вечером. Вчера вечером она видела его, он стоял между ангелами, и она подошла к нему и попросила винтовку, и, посмотрев на нее, он подпрыгнул в воздухе, тогда она подумала, что он, возможно, наркоман, и поинтересовалась, может, у него в таком случае есть что-нибудь еще, и он сказал «нет». Он просто встал, глядя на нее, и сказал:

— Нет.

— Так кто же вы тогда, егерь, что ли? — спросила она. Совершенно трезвая, она тогда подумала, что эти винтовки, возможно, предназначались для лис, или птиц, или крыс, или чего-то еще, чему не разрешалось проникать сюда, вот почему у него на обеих руках висели винтовки, и обе разломаны. В том самом смысле, который используется для этого слова, когда они приготовлены для того, чтобы их зарядить, — они открытыми, разломанными висят на обеих руках через плечо, — надо запомнить, что слово «разломанная» может иметь разное значение.

— Нет.

— Стало быть, отстреливаете животных ради забавы, что-то вроде того?

— Нет.

— Тогда стреляете по чайкам?

— Нет.

— Значит, стреляете в нарушителей, подобно наркоманам и иже с ними? Может, вы сторож?

— Нет.

— Ладно, если эти винтовки не для того, чтобы стрелять в кого-то или во что-то живое, а в этом месте больше нет ничего другого, кроме мертвых, в которых незачем стрелять, тогда в кого же вы, черт возьми, собираетесь стрелять? — удивляется она. Он выглядел несколько потрепанным, хотя по виду не скажешь, что он преступник. В то же время на полицейского или еще какого блюстителя закона он тоже мало походил. Он опустил на землю одну из винтовок и наступил на нее ногой.

— Не ругайся, — говорит он.

Он щелкнул затвором на другой винтовке, прицелился и выстрелил, наделав много шума, и когда после попадания в ангела облако каменной пыли рассеялось, она пошла посмотреть и увидела, что пуля попала в руку именно в том месте, где рука была прижата к сердцу, и вся рука была раздроблена, подобно пальцам, вдавленным дробью.

— Долбаный бриллиант! — воскликнула она, стряхивая пыль от осколков камня с трикотажной футболки.

— Уйди оттуда, — сказал мужчина шепотом, он махнул ей винтовкой, подавая знак возвратиться к нему. Потом он положил на землю винтовку, наступил на нее, поднял другую, глухо клацнул затвором, посмотрел вниз и взял ангела на прицел. Отлетело целиком плечо. Он подождал, пока птицы угомонятся и рассядутся на верхушках деревьев, и, когда все стихло, снова выстрелил из той же самой винтовки, и снова раздался птичий гвалт. Снесло макушку и лицо. Тогда он разломил свои винтовки, повесил их открытыми на плечи, повернулся и пошел.

— Можно мне сделать выстрел? — попросила она.

— Отправляйся, девочка, домой в свою постель, — говорит он ей, проходя мимо, — тебе нельзя гулять допоздна. Твои родители — явно язычники, если позволяют тебе такое.

Похоже, это ее поразило.

— Откуда вы знаете моих родителей? — крикнула она ему в спину.

Мужчина остановился. Вроде как кашлянул. Повернулся, вместе с ним сделало круг его оружие, и вернулся к ней. Он встал рядом с одной из статуй.

— Если ты честно расскажешь, что видела меня, — предупреждает он, — Бог накажет тебя. Так что не делай этого.

— Хорошо, — говорит она, подумав, пусть он будет увечным извращенцем Годфриком, раз ему так хочется. — Если ты мне дашь выстрелить из винтовки, тогда я ничего не расскажу.

Мужчина посмотрел на нее оценивающе. Бросил взгляд на часы. Поднял глаза к небу, которое проглядывало сквозь ветви деревьев. Казалось, он выдохся.

— Быстро, — решился он, — пока не рассвело и никто нас не поймал.

Раздался глухой звук клацнувшей винтовки.

— Не прикасайся, — велел он.

Он держал винтовку на уровне ее глаз. Она смотрела через прицел и ничего не могла разглядеть, он положил ей на голову руку и заставил успокоиться, вот тогда она увидела через стеклянный круг оптического прицела кружащийся темный свет, наверное, это было небо, после его закрыли деревья, и следом появился забор в конце кладбища возле канала, потом могильные надгробия, причем все они качались. Он забрал у нее оружие.

— Смотри, — сказал он, вскинув винтовку, и выстрелил в статую по пальцам руки, прижатой к подбородку. Она побежала туда и подняла с травы кусочек отбитого камня. Некоторые пальцы все еще болтались на весу у подбородка, но то место, где находилась рука, прижимающая их к подбородку, было пусто. Кусочки руки валялись в траве. Она принесла несколько. Мужчина взял их у нее и выбросил в кустарник.

— Теперь, — говорит он, — вон та, — и даже при том, что был для этого несколько староватым, он крутанулся на пятке, словно ковбой в кино, и один выстрел пришелся в голову статуи, а другой — в Библию.

Он — министр церкви. Ангелы — бездельники. Это его работа. Он показал ей различие, когда оружие готово и когда — нет.

Наступил рассвет, и мужчина исчез.

Когда она посмотрела внутрь разбитой головы той статуи, у которой он отстрелил напрочь голову и плечо, камень там был чисто белого цвета. Сегодня вечером она снова глядела на статую, волнистые волосы ангела спадали на другое плечо без головы, откуда они выросли. Тот мужчина — безупречный стрелок, вот кто он. Он — это что-то! Там многие из ангелов повреждены или отстранены от должности. Есть только один кусочек кладбища с ангелами, окруженный каналом, нигде на других участках больше нет ни единого ангела. Это чем-то напоминает разные религии, в одной есть ангелы, а в другой нет.

Она все еще недоумевает, откуда тот мужчина знает ее родителей. Они никакого отношения не имеют к религии. Он ни разу не ответил на это. Возможно, он подшучивал над ней. Интересно, если он и вправду их знает, так он знаком с ее матерью, или отцом, или с ними обоими. Вдруг он расскажет им о том, что видел ее и где она была, причем поздно ночью и далеко от дома, или что-нибудь в этом роде. Но если он не скажет