буквально выцеживал из Манго Сент-Джона знания и опыт. Пуская в ход все свое обаяние, он со дня выхода из Бристоля вытянул из капитана почти все, что тот узнал за многие годы торговли и плаваний вдоль берегов огромного первобытного континента. Все добытые сведения Зуга записывал в кожаный блокнот, полагая, что любые знания непременно когда-нибудь пригодятся.

Кроме того, капитан великодушно согласился ввести брата в загадочное искусство астрономической навигации. Ежедневно в полдень по местному времени на солнечной стороне юта, держа латунные секстанты, ждали, не мелькнет ли сквозь облака солнечный луч. В ясную погоду мужчины, покачиваясь вместе с кораблем, усердно следили за солнцем и, не выпуская светила из поля зрения, медленно опускали секстанты к горизонту.

В другие дни они пытались бороться с монотонной скукой долгих галсов, устраивая соревнования: Манго Сент-Джон приносил из каюты пару великолепных дуэльных пистолетов в подбитых бархатом футлярах, тщательно заряжал их на штурманском столике, и они по очереди стреляли в бутылку из-под бренди, брошенную за корму каким-нибудь матросом.

Бутылки разрывались в воздухе, рассыпаясь фонтаном сверкающих, как алмазы, осколков, оба радостно хохотали и поздравляли друг друга.

Иногда Зуга приносил новую винтовку «шарпс» с затвором, подарок одной из организаций, финансирующих «Африканскую экспедицию Баллантайнов», как назвала ее «Стандард», крупнейшая ежедневная газета

Это великолепное оружие обнаруживало хорошую точность стрельбы с расстояния до семисот метров. С расстояния более девятисот метров из него можно было уложить бизона. Охотники, уничтожавшие в те же самые годы несметные стада бизонов в американских прериях, пользовались именно этим оружием и получили прозвище «стрелков из „шарпса“, или „метких стрелков“.

В качестве мишени Манго Сент-Джон спускал за корму бочонок на семисотметровом тросе, за удачный выстрел полагался шиллинг. Зуга был отличным стрелком, лучшим в своем полку, но уже проиграл Манго Сент-Джону больше пяти гиней.

Американцы не только производили самое точное огнестрельное оружие (Джон Браунинг уже запатентовал магазинную винтовку с затвором, на основе которой Винчестер создал самое грозное оружие из известных человеку), но были и непревзойденными снайперами. В этом сказывалась разница между первопроходцем Дальнего Запада с длинноствольной винтовкой и отрядами британской пехоты, ведущей огонь залпами из гладкоствольных ружей. Манго Сент-Джон, истинный американец, владел и длинноствольным дуэльным пистолетом, и винтовкой «шарпс» так, словно они были частью его самого.

Робин, отвернувшись от мужчин, с легкой грустью заметила, что берег уже погружается в холодное бирюзовое море.

С того давнего дня, дня отъезда, она с упорством, близким к тихому помешательству, мечтала вернуться сюда. Вся жизнь ее казалась лишь долгой подготовкой к этому возвращению, так много препятствий пришлось преодолеть, препятствий, выраставших до невообразимых размеров из-за того, что она женщина; приходилось изо всех сил бороться с соблазном сдаться, впасть в отчаяние, и такую борьбу многие принимали за своеволие и хвастливую гордость, за упрямство и нескромность.

Она с трудом, по крохам черпала образование в библиотеке дяди Уильяма, несмотря на то, что тот усердно ее отговаривал.

— Ты только навредишь себе, милочка, если будешь слишком много читать. Не женское это дело — забивать себе голову всякими премудростями. Ты бы лучше помогала матери на кухне и училась шить и вязать.

— Я уже умею, дядя Уильям.

Но постепенно он оценил глубину ее ума и силу настойчивости, и его неохотно оказываемая помощь вперемежку с ворчанием сменилась деятельной поддержкой.

Дядя Уильям был старшим братом матери. Когда они втроем вернулись из далекой жестокой страны почти без средств к существованию, он взял на себя заботу о семье. Они получали лишь жалованье за отца от Лондонского миссионерского общества, всего 50 фунтов стерлингов в год, а Уильям Моффат был не очень богат. Он имел небольшую врачебную практику в Кингслинне, доходов от которой едва хватало на семью, неожиданно свалившуюся ему на шею.

Разумеется, позже — через много лет — средства появились, и большие средства, говорят, целых три тысячи фунтов стерлингов: гонорары за книги отца Робин. Однако в трудные времена их защищал и поддерживал только дядя Уильям.

Дяде Уильяму удалось наскрести денег и купить Зуге патент на офицерский чин, для чего пришлось продать пару дорогих карманных часов и совершить унизительный поход на рынок в Чипсайд и к ростовщикам.

Собранной суммы не хватало на офицерский патент в модный полк и даже в регулярную армию, и волей-неволей пришлось идти в 13-й полк Мадрасской туземной пехоты, линейное подразделение Ост- Индийской компании.

Дядя Уильям обучал племянницу, пока она не достигла того же уровня образования, что и он сам, а потом вдохновил и помог совершить величайший обман, которого Робин никогда не стыдилась, хоть и считала, что следовало бы. В 1854 году ни одна больничная медицинская школа Англии не приняла бы в число студентов женщину.

При помощи и деятельном попустительстве дяди, прикрываясь его покровительством и выдавая себя за племянника, Робин поступила в больницу Сент-Мэтью в восточной части Лондона.

Ей помогло, что ее имя походило на мужское, что она высокая и у нее маленькая грудь, что в голосе ощущалась глубина и хрипловатость. Робин коротко стригла густые темные волосы и научилась носить брюки с таким щегольством, что с тех пор нижние юбки и кринолины, путающиеся в ногах, стали ее раздражать.

Попечители больницы обнаружили, что она женщина, только получив от Королевского хирургического колледжа удостоверение о ее квалификации. Девушке тогда шел двадцать второй год. В Королевский колледж тут же направили петицию с требованием лишить ее докторского звания. Громкий скандал прокатился по всей Англии. Особую остроту придавало то, что она была дочерью Фуллера Баллантайна, знаменитого исследователя Африки, путешественника, врача, миссионера и писателя. В конце концов попечители больницы Сент-Мэтью вынуждены были отступить, ибо Робин Баллантайн и дядя Уильям нашли защитника в лице маленького кругленького Оливера Уикса, редактора «Стандард».

Безошибочным журналистским глазом Уикс распознал хороший материал и в язвительной редакционной статье воззвал к британской традиции честной игры, отпустил несколько мрачных намеков на сексуальные оргии в операционных и указал на значительные успехи яркой и восприимчивой девушки в борьбе с почти непреодолимыми препятствиями. Тем не менее, даже когда ее право заниматься медицинской практикой было подтверждено, это оказалось всего лишь небольшим шагом на пути к возвращению в Африку, которое она задумала очень давно.

Почтенные директора Лондонского миссионерского общества серьезно встревожились, получив заявление женщины о приеме на службу. Одно дело — миссионерские жены, они весьма желательны, чтобы ограждать мужей от плотских соблазнов, подстерегающих их в окружении неодетых язычников, но женщина-миссионер — совсем другой разговор.

И еще одно затруднение сильно осложняло вступление в должность доктора Робин Баллантайн. Ее отцом был Фуллер Баллантайн, покинувший общество шесть лет назад, перед тем как снова исчезнуть в африканских дебрях; в глазах директоров он этим себя полностью дискредитировал. Всем было ясно, что отец мисс Баллантайн более заинтересован в исследованиях континента и в личном возвеличивании, чем в том, чтобы привести пребывающих во мраке язычников в лоно Иисуса Христа. Насколько было известно, за свои тысячекилометровые странствия по Африке Фуллер Баллантайн обратил в христианство всего лишь одного человека — личного оруженосца.

Он, похоже, ярче проявлял себя в качестве рьяного борца против африканской работорговли, чем в роли посланника Христова. Первая открытая им в Африке миссия в Колоберге вскоре превратилась в приют для беглых рабов. Она находилась у южного края огромной пустыни Калахари, в маленьком оазисе, где из- под земли бил прозрачный родник, и ее содержание стоило фондам Общества огромных расходов.

Поскольку Фуллер сделал из миссии убежище для рабов, случилось то, что должно было случиться.