вдруг ей в голову пришла мысль, и она кивнула.

— Спасибо, Зуга, — сказала она и взглянула на него с той нечастой сияющей, теплой улыбкой, какие всегда его обезоруживали. — Какое счастье иметь за ужином такого красивого спутника.

Она сидела между братом и Манго Сент-Джоном, и, если бы брат не знал ее так хорошо, он бы заподозрил, что Робин возмутительно кокетничает с капитаном. Она источала улыбки, рассыпалась искрами, внимательно вслушивалась в его слова, наполняла вином его бокал, едва он пустел больше чем наполовину, восторженно смеялась скучным остротам американца.

Такое превращение изумило и слегка встревожило Зугу, а Сент-Джон никогда не видел ее такой. Охватившее его поначалу удивление он скрыл за восхищенной полуулыбкой. Что ни говори, в таком настроении Робин Баллантайн была приятной собеседницей. Упрямое, довольно резкое лицо девушки смягчилось и стало почти хорошеньким, свет ламп оттенял и подчеркивал самые привлекательные ее черты — густые волосы, идеальную кожу, сияющие глаза и ровные белые зубы. Настроение Манго Сент-Джона становилось все более приподнятым, он все громче смеялся, она явно возбудила у него интерес. Робин усердно наполняла его бокал, капитан пил столько, сколько ни разу не позволял себе за все плавание, а когда стюард подал сливовый пудинг, он велел принести бутылку бренди.

Неожиданная праздничная атмосфера ужина заразила и Зугу. Когда Робин объявила, что больше не может проглотить ни кусочка, и встала из-за стола, брат протестовал не менее горячо, чем Сент-Джон, но она оставалась непреклонной.

Вернувшись в каюту, Робин принялась собираться. Из кают-компании до нее доносились взрывы хохота. Чтобы никто не вошел, она задвинула засов. Потом встала на колени у сундука и начала в нем рыться. На самом дне были спрятаны мужские молескиновые брюки, фланелевая рубашка и галстук, а также наглухо застегивающаяся матросская куртка и хорошо разношенные полусапожки.

В этот наряд Робин переодевалась, будучи студентом в больнице Сент-Мэтью. Девушка разделась и с минуту стояла, наслаждаясь свободой обнаженного тела, затем позволила себе даже взглянуть вниз, на свою наготу. Робин не была вполне уверена, грешно ли любоваться собственным телом, но подозревала, что грешно. Тем не менее она не отвела взгляда.

Ноги ее были прямые и стройные, грациозный изгиб широких бедер резко сужался к талии, на плоском животе лишь слегка выступала пикантная выпуклость ниже пупка. Дальше она определенно вступала на грешную почву — в этом не было сомнения. Но девушка не устояла и на секунду задержала взгляд. Она в совершенстве понимала предназначение и принципы работы всего сложного механизма собственного тела, как видимых, так и скрытых его частей. Ее смущали и беспокоили лишь чувства, исходящие из этой точки, потому что в Сент-Мэтью ее ничему подобному не учили. Она торопливо перевела взгляд на более безопасную территорию, подняла к макушке длинные распущенные волосы и закрепила их мягким матерчатым беретом.

Груди у нее были круглые и гладкие, как спелые яблоки, такие тугие, что почти не меняли формы, когда она поднимала руки. Сравнение с плодами ей понравилось, и Робин на несколько мгновений дольше положенного возилась с матерчатым беретом, глядя на них. Но хватит любоваться собой, подумала она, натянула через голову фланелевую рубашку, расправила полы у талии, надела брюки — как хорошо снова оказаться в них после этих сковывающих юбок. Присев на койку, девушка натянула полусапожки и застегнула штрипки брюк, потом встала, чтобы застегнуть пояс на талии.

Робин открыла черный саквояж, вытащила сверток с хирургическими инструментами, выбрала самый большой скальпель и рукой проверила лезвие. Оно было острым, как бритва. Доктор сложила скальпель и спрятала в карман брюк. Другого оружия у нее не было.

Собравшись, она плотно закрыла задвижку сигнального фонаря. Каюта погрузилась в полную темноту. Одетая, Робин легла на койку, натянула до подбородка грубое шерстяное одеяло и стала ждать. Смех из кают-компании доносился все реже, мужчины явно воздали должное бутылке бренди. Через какое-то время она услышала на трапе позади каюты тяжелые нетвердые шаги брата, и потом лишь скрипел и кряхтел на ветру корабельный рангоут да время от времени хлопала плохо закрепленная снасть.

От страха и напряжения она была так взвинчена, что не боялась заснуть. Однако время тянулось удручающе медленно. Когда Робин приоткрывала задвижку сигнального фонаря, чтобы посмотреть на карманные часы, руки ее еле двигались. Наконец настало два часа ночи, время, когда тело и дух человека испытывают полный упадок сил.

Она тихо поднялась с койки, взяла затемненный фонарь и подошла к двери. Засов загремел, как ружейный залп. Робин выскользнула наружу.

В кают-компании дымилась единственная масляная лампа, отбрасывая на переборки трепещущие тени. Пустая бутылка из-под бренди перекатывалась по палубе в такт движению судна. Робин опустилась на корточки, стянула сапоги и, оставив их у входа, босиком прошла через кают-компанию к коридору, ведущему в кормовые кубрики.

Она задыхалась, словно долго бежала. Остановившись, приподняла задвижку фонаря и тонким лучом посветила вперед. Дверь в каюту Манго Сент-Джона была закрыта.

Девушка на цыпочках подкралась к ней, одной рукой ощупывая переборку. Вскоре ее пальцы коснулись латунной дверной ручки.

— Господи, помоги мне, — взмолилась она и невыносимо медленно повернула ручку. Ручка легко подалась, дверь на пару сантиметров скользнула в сторону. Сквозь образовавшуюся щель она заглянула внутрь.

Света едва хватало, чтобы что-то разглядеть. В палубе было проделано окошко для компаса с репетиром, так что капитан, не вставая с койки, мог проверить курс корабля. Компас освещался тусклым желтым светом штурвального фонаря, и его отблеск позволил Робин разглядеть каюту.

Мебель в каюте была простая. Койка скрывалась за темной занавеской. Слева стоял запертый сундук с оружием, за ним на крючках висели матросский плащ и костюм, в котором Сент-Джон ужинал. Массивный тиковый письменный стол перед дверью заставлен штативами для латунных навигационных приборов, секстанта, линейки, циркуля, над ним на переборке висели барометр и корабельный хронометр.

Видимо, капитан, раздеваясь, выложил на стол все содержимое карманов. Среди карт и судовых бумаг были разбросаны складной нож, серебряный портсигар, инкрустированный золотом крошечный карманный пистолет того типа, какой любят профессиональные игроки, пара игральных костей из слоновой кости — наверно, после ее ухода Зуга и Сент-Джон опять играли, — и, самое главное, посреди стола лежало то, что она искала, — связка корабельных ключей, которую Сент-Джон обычно носил на пристегнутой к поясу цепочке.

Медленно, очень медленно Робин приоткрыла дверь, не сводя глаз с алькова у правой стены каюты. От качки занавеска слегка колыхалась, и ей пришлось собрать в комок всю волю — вдруг померещилось, что за занавеской шевелится человек, готовый на нее прыгнуть.

Когда дверь приоткрылась настолько, что она смогла проскользнуть внутрь, ей пришлось напрячь все силы, чтобы сделать первый шаг.

На полдороге она застыла на месте: от койки ее отделяли считанные сантиметры. Робин вгляделась в узкий просвет между занавесками и увидела отблеск обнаженного тела, услышала глубокое ровное дыхание спящего мужчины. Это придало ей уверенности, девушка быстро подошла к столу.

Она не могла определить, какой ключ подходит к двери лазарета и к люку, ведущему в главный трюм. Пришлось взять всю тяжелую связку, значит, потом придется вернуться в каюту еще раз. Она не знала, хватит ли у нее на это храбрости. Рука задрожала, тяжелая связка ключей громко звякнула. Робин испуганно прижала ее к груди и в страхе взглянула на альков. За занавесками никто не шевелился, и она босиком тихо скользнула к двери.

Но едва за ней закрылась дверь, занавески алькова резко распахнулись, и Манго Сент-Джон приподнялся на локте. На мгновение он застыл, потом спустил ноги на пол и встал. В два шага капитан достиг стола и обшарил крышку.

— Ключи! — прошипел он, быстро натянул брюки, висевшие на вешалке за его спиной, и выдвинул один из ящиков стола.

Приподняв крышку шкатулки из палисандрового дерева, Манго Сент-Джон достал пару длинноствольных дуэльных пистолетов, сунул их за пояс и направился к двери.

С третьей попытки Робин подобрала ключ к лазарету. Дверь неохотно подалась, пронзительно