Это был запах змеи.

Зуга застыл, завороженный ужасом. Змея была толщиной с запястье и такая длинная, что ее конец терялся в дальних закоулках пещеры. Голова вползла в круг оранжевого света. Чешуя блестела, как мрамор, глаза, лишенные век, остановили на Зуге немигающий взгляд, безгубый рот коварно усмехнулся, из него, подрагивая, выглянул черный шелковистый язык: змея учуяла в воздухе его запах.

— Боже милостивый! — хрипло прошептал майор. Его рука метнулась к рукоятке висевшего у пояса охотничьего ножа, но Умлимо не шелохнулась.

Змея оторвала голову от камня, приникла к чаше с молоком и принялась пить.

Это была мамба, черная мамба, самая ядовитая из змей. От ее укуса умирают быстро, но в таких страшных муках, какие не привидятся ни в одном кошмаре. Зуга представить не мог, что мамба способна вырасти до таких размеров. Она пила молоко, а часть длинного тела все еще скрывалась в тени.

Через минуту чудовищная рептилия подняла голову и повернулась к Умлимо, потом скользнула вперед. Сверкающая чешуя подрагивала мелкими волнами, которые пробегали по всему ее телу и заканчивались у широкой приплюснутой головы.

Трепещущим черным языком она коснулась обнаженного колена женщины. Казалось, языком она, словно слепец тростью, нащупывает себе дорогу вдоль бедра женщины. Змея быстро лизнула набухшие половые губы, приподнялась над животом, над грудями, не переставая лизать гладкую маслянистую кожу, обвилась вокруг тела, скользнула вниз по другому плечу и наконец остановилась, повиснув у нее на шее. На уровне груди ее голова протянулась вперед на расстояние вытянутой руки; слегка покачиваясь, она снова остановила на Зуге холодный, неподвижный, как у всех змей, взгляд.

Белый человек облизал губы и выпустил рукоять ножа.

— Я пришел искать мудрости, — хрипло сказал он.

— Я знаю, чего ты ищешь, — ответила Умлимо. — Но ты найдешь больше, чем ищешь.

— Кто меня поведет?

— Иди за малышом, который ищет сладости в вершинах деревьев.

— Я не понимаю, — нахмурился Зуга, не сводя глаз с огромной змеи, но Умлимо не ответила.

Ее молчание предлагало поразмыслить над этими словами. Молодой Баллантайн задумался, но так и не нашел объяснения. Он запомнил ее слова и хотел задать еще один вопрос, но в темноте послышался шелковистый шорох. Он испуганно отпрянул: мимо него быстро проползла вторая змея.

Это тоже была мамба, но гораздо меньше первой, толщиной с его большой палец, а длиной в две вытянутые руки. Она поднялась в воздух, и прямо, как стрела, скользила на хвосте к стоящей на коленях женщине с причудливым живым ожерельем.

Женщина не шелохнулась, и меньшая змея остановилась возле нее, тихо покачиваясь из стороны в сторону.

Она опустила голову и коснулась языком мечущегося черного языка огромной рептилии, покоящейся на шее женщины.

Затем опять скользнула вперед и начала обвиваться вокруг тела подруги, наматываясь на нее виток за витком — так матрос обматывает шкот вокруг мачты. При каждом обороте показывалось ее пульсирующее белое подбрюшье, покрытое узкими щитками.

Ни женщина, ни большая змея не шелохнулись и не отвели пристального взгляда от бледного потрясенного лица Зуги. Тонкое, более светлое тело второй змеи начало колебаться, медленно и чувственно, то разжимая, то сжимая более толстое и темное тело, и Зуга вдруг понял, что змеи совокупляются.

На расстоянии двух третей длины тела от головы подбрюшье самца было покрыто продолговатыми щитками, прикрывавшими генитальный карман. Возбуждение самца нарастало, щитки раздвинулись, и показался пенис. Цветом и формой он был похож на бутон кактуса, что распускается ночью, бледно- сиреневый колокольчик, мерцающий, как мокрый атлас.

Самец настойчиво ласкал толстое темное тело, и его усилия были вознаграждены. Самка развернулась, толстый белый живот, уступая, мягко запульсировал, раскрывая спрятанную под щитками клоаку.

Протяжно вздрогнув, самец, прижавшись к ней, вытянулся. Набухший сиреневый цветок раскрыл клоаку подруги и раздвинул губы. Мамба-самка широко разинула рот, показав горло, желтое, как лютик. В верхней челюсти костяными иглами торчали острые клыки, выпрямленные и готовые к бою, и на конце каждого дрожала перламутровая капелька яда. Самец глубоко вонзил в нее пенис, и она тихо зашипела не то от наслаждения, не то от боли.

Майор заметил, что покрывается потом. Несколько капель скатилось с виска на бороду. Необычайное ухаживание и совокупление длились всего несколько минут, на протяжении которых ни он, ни Умлимо не шелохнулись, но теперь жрица заговорила:

— Белый орел ринулся на каменных соколов и низверг их на землю. — Она помолчала — Орел снова поднимет их, и они улетят далеко.

Зуга склонился вперед, внимательно вслушиваясь.

— Покуда они не возвратятся, не будет мира в королевствах Мамбо и Мономотапа. Ибо белый орел будет воевать с черным быком, пока не вернутся в гнездо каменные соколы.

Пока прорицательница говорила, сплетенные в соитии тела продолжали медленно содрогаться, придавая ее словам непристойный, порочный оттенок.

— Поколение за поколением будет длиться война, орленок будет сражаться с теленком, белое — с черным, и черное с черным, пока не вернутся соколы. Пока не вернутся соколы.

Умлимо подняла узкие руки с розовыми ладонями и сняла с шеи гирлянду сплетенных змей. Она осторожно положила их на каменный пол пещеры и выпрямилась одним мимолетным движением. На маслянистом атласном теле сверкнули блики костра.

— Когда соколы вернутся, — колдунья простерла руки, и вслед за ними приподнялись круглые груди, — когда соколы вернутся, тогда на земле снова станут править мамбо — короли народа розви и мономотапы — короли народа каранга. — Она уронила руки, и груди тяжело осели. — Так говорит пророчество, — сказала Умлимо, отвернулась от костра и, выпрямив спину, скользящей походкой двинулась по неровному каменному полу. Обнаженные ягодицы покачивались в величавом ритме.

Она исчезла в темноте, окутывавшей один из рукавов пещеры.

— Постой! — крикнул вслед Зуга, вскочил на ноги и бросился за ней.

Огромная мамба-самка резко зашипела, словно пар в кипящем чайнике, и поднялась вверх, доставая головой до головы пришельца. Масляно-желтая пасть снова распахнулась, на шее сердито встопорщился гребень сверкающих чешуек.

Майор застыл на месте. Змея зашипела опять и взметнулась еще выше, ее тело изогнулось изящной волной. Зуга отступил на шаг, потом еще на один. Чешуйчатый гребень немного опустился. Он шагнул назад еще раз, и тугой лук змеиного тела расслабился, голова немного опустилась. Он, не останавливаясь, пятился спиной к выходу из пещеры. В последний миг перед тем, как каменный выступ закрыл амфитеатр от его глаз, Зуга увидел, как змея свернулась кольцами в сверкающий чешуйчатый клубок, не выпуская из любовных объятий своего смертоносного супруга.

На протяжении всего долгого пути назад, туда, где ждали Ян Черут с носильщиками, пророчество Умлимо, таинственное и необъяснимое, звучало у него в ушах.

Той ночью, сидя у костра, Зуга слово в слово записал его в дневнике, а позже сладковатый змеиный запах еще много дней преследовал его в кошмарах и щекотал ноздри.

Ветер стал переменчивым. По равнине, качаясь, плясали высокие желтые столбы «пыльных дьяволов». Смерчи на десятки метров поднимали в воздух листья и сухие клинки травы, потом ветер то стихал, и наваливалась изнуряющая полуденная жара, то снова налетал отовсюду. То и дело сильный порыв ветра задувал с севера, а в следующую минуту — не менее напористо — с юга.

Пока ветер так гулял, нечего было и думать поравняться со стадом слонов. Нередко, натыкаясь на горячий след, они откладывали тяжелые пожитки и раздевались для быстрого бега, но вдруг Зуга ощущал на потном затылке холодное прикосновение ветра, и в следующий миг из лесной чащи доносился встревоженный рев слонов. После первого сигнала тревоги слоны пускались бежать тем неторопливым, вразвалочку, галопом, какой они могли сохранять километр за километром, час за часом, и приблизиться к стаду было невозможно. Такой бег убьет человека, который попытается гнаться за слонами хотя бы