— Хорошо, — согласился Рогов. — Сегодня к восьми часам доложите о сдаче дел десятнику по погрузке, Екатерине Сербиной. А теперь идите!

Локтев на носках прошел до дверей. Надел кожаную фуражку и только тогда, повернувшись, сказал примирительно:

— Человек полтораста я завтра к вечеру подброшу участкам… Павел Гордеевич!

Коротким взмахом руки Рогов подозвал его и, когда он с растерянной улыбкой снова сел, спросил:

— Испугался?

— Даже спина похолодела! — признался Локтев.

— Вот это хорошо! — Рогов засмеялся. — А теперь давай разберемся, что к чему, и впредь, пожалуйста, без фокусов.

Через полчаса позвонил Бондарчук. Он считал необходимым поставить еще одну бригаду на разборку завала.

— Как бы это поскорее сообразить? — добавил он. — И потом вот еще что: черепановцы решительно отказались оставить забой и уступить свое место.

По мнению Бондарчука, комсомольцев не следовало обижать, пусть работают, нужно только прислать им что-нибудь из столовой.

— Сорок восемь часов, — сказал Рогов. — Медленно двигаемся. Уморим парня… — немного помолчав, он опять, как недавно в штреке, спросил: — Ты как думаешь, живой?

Бондарчук подул в трубку.

— Вот насчет этого я тебя хочу спросить.

— Ладно, — прервал его Рогов. — Я подошлю бригаду с третьего района.

В кабинет вошел Филенков. Рогов ждал его, ждал этой минуты, чтобы заглянуть в глаза человеку, спросить у него о самом главном: «Как же дальше, Федор Лукич?» Без этого их совместная работа немыслима.

Но Филенков вошел как-то странно: долго закрывал дверь, потом носком сапога отогнул уголок ковровой дорожки, и все это очень сосредоточенно, почти насупившись и совсем не глядя на Рогова.

Зато он очень быстро подошел к столу, раскрыл папку и выложил перед начальником бумаги, потом оперся растопыренными пальцами о край стола и словно бы исчез. На лице у него было такое выражение, как будто он хотел сказать: «Меня здесь нет. Перед вами бумаги, требующие подписи».

Рогов видел, что Филенков, приучившись почти на все глядеть глазами Дробота, вдруг потерялся. И Рогов понял главного инженера. Подписывая бумаги, подумал невесело: «Ты хочешь показать, что если здесь нет Дробота, то нет и Рогова, а восседает просто некое отвлеченное единоначалие, подписывающее бумаги. И тебе оно безразлично. Ты трусоват и наивен, главный инженер!» Посадив кляксу на последней бумажке, Рогов поднял глаза на Филенкова.

— Федор Лукич, у меня к вам дело…

— Я слушаю. — Филенков убрал руки со стола.

— Здесь вот график различных совещаний — громоздкий. Не запланированы только совещания с уборщицами. Нельзя ли все это сократить минимум наполовину?

— Павел Гордеевич! — Филенков как-то весь подобрался и долго подыскивал слова, даже губами шевелил. — Павел Гордеевич, но это же утверждено горкомом и трестом.

Он проговорил «утверждено» почти шепотом. Рогов быстро спросил:

— А вы сможете собственное мнение составить по этому поводу? Только незамедлительно! Можете? Вот и отлично!

В лице главного инженера как будто что-то прояснилось, даже веселые огоньки сверкнули под седеющими бровями. Почти свободно опустившись в кресло, он сказал:

— Знаете что, Павел Гордеевич, завидую вам, ей-богу!

Рогов насупился.

— Вот это мне не нравится! Решительно…

Главный инженер замахал руками.

— Не подумайте чего-нибудь… Я ведь от чистого сердца. Мне жалко Дробота, не плохой он мужик был когда-то… Но с вами мне, честное слово, легче дышится. Вы вот вчера говорили: «В шахту никаких комиссий без моего разрешения не пускать!» — это у вас, по-моему, от Дробота, а когда вы добавили: «Трест считает состояние выработок на «Капитальной» удовлетворительным? Плюньте на это, — ничего нет хуже самообмана!» — это у вас свое, настоящее. Вот такое настоящее мне и нравится. А вообще…

Рогов перебил:

— А вообще, Федор Лукич, вам очень дорого то, что вы делаете? Работа… завтрашний день… Я имею в виду…

— Завтрашний день? Видите… Приходишь с утра, а к вечеру так закрутишься…

— Что забываешь про завтрашний день?

— Ей-богу, часто забываешь!

— Тогда, может быть, отдых устроить? Отпуск, курорт…

Филенков почти испуганно глянул на Рогова.

— Что вы, Павел Гордеевич! Только этим не обижайте. Вы увидите, что я могу работать… Увидите.

Лицо его сразу как-то осунулось, огоньки в глазах погасли, а когда уходил, руки у него тяжело повисли.

И вдруг Рогову вспомнились слова Афанасия Вощина:

«Вы что думаете, Павел Гордеевич, у него ведь есть в груди жар-уголек, только пеплом подернулся. На ветерок бы его — непременно вспыхнет».

Рогов хотел уже вернуть Филенкова, но тут в кабинет по-медвежьи ввалился Нефедов.

— Вы что, Павел Гордеевич, шутите? — закричал он еще от порога. — У меня лучшую бригаду забирают! Да я…

— Парня ведь надо выручать? — хмуро возразил Рогов.

И Нефедов сразу же успокоился.

— Это я так, для порядка… Бригада уже ушла… Но… — Нефедов снова повысил тон: — Скажите мне, Павел Гордеевич, по совести, почему отдел главного механика косо смотрит на мой район? Сегодня опять зажилили у меня сто двадцать метров транспортерной ленты, а разнарядка еще в прошлом месяце подписана.

— Я скажу, чтобы выдали, — согласился Рогов. — Но… при одном условии: механический перегружатель на втором участке завтра же будет введен в дело, Согласны?

— Завтра? — Нефедов вдруг улыбнулся, отчего лицо его приобрело то обычное, мягкое и немного простоватое выражение, которое было ему более свойственно, нежели напускная суровая непримиримость.

Слегка облокотившись на стол, он с явным сочувствием спросил: — Ну, как, Павел Гордеевич, трудновато на новом поприще?

— Поприще-то одно…

— Да, но обязанности…

Рогов и сам точно не знал, трудно ему или нет. Он не успел еще в этом разобраться: все силы его души поглощались сейчас заботами о Дубинцеве. При одной только мысли, что в спешке или просто по неопытности он мог упустить что-нибудь, не принять каких-то неотложных мер, не указать кратчайшего пути к спасению товарища, при одной, мысли об этом он весь содрогался. Мало утешало его и то, что приезжавший на шахту управляющий трестом одобрил все, что делалось в аварийной лаве. Он упрямо спрашивал себя, что еще можно предпринять для спасения Дубинцева, и не находил ответа. Может быть, поэтому он так обрадовался, когда услышал в телефонной трубке голос Данилова. Не дав ему и слова сказать, Рогов настойчиво потребовал, чтобы Данилов сейчас же пришел на шахту.

— А я и так собираюсь на шахту. С обидой! — глухо отозвался Степан.

С обиды он и начал, когда вошел в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь.

— У тебя же здесь жизнь-то какая, Павел Гордеевич? — торопливо проговорил он, усаживаясь