правительственные награды. По всему фронту разнеслась слава о молодом снайпере. Его вызвал к себе генерал и вручил именное оружие. У Данилова оказались десятки последователей и учеников.

Примерно в это же время прославилась своими подвигами снайпер соседнего батальона — Тоня Липилина. Общительный и покладистый Данилов почему-то равнодушно обходил девушку. Они часто встречались, работали в соседних секторах, а душевной близости у них почему-то не возникало, хотя это было бы вполне естественно между людьми, которые обеспечивали друг другу боевые фланги.

«Девчонка, чего с нее взять», — пренебрежительно замечал Данилов, когда речь заходила о Липилиной.

Это было явно несправедливо, потому что Тоня мало в чем отставала от самого Данилова.

Уже перед весенним наступлением Данилов привел в неописуемую ярость немцев, сняв удачным выстрелом представителя гитлеровского верховного командования, когда тот совершал инспекторский смотр своих передовых укреплений. Немцы забросали наши траншеи листовками, в которых категорически утверждали что русский гросс-снайпер Данилофф будет уничтожен не позднее, чем через пять дней, самым что ни на есть выдающимся гросс-снайпером имперских вооруженных сил, майором СО Гансом фон- Ульприхт.

«Хвастаются, стервецы, — весело заметил Данилов, когда ему показали эту листовку. Но перед выходом в очередную засаду, в разговоре с командиром роты, он, словно между прочим, попросил: — Вы бы, товарищ лейтенант, предупредили соседних снайперов, чтобы не зевали».

Так прошло два дня. И вдруг вражеский снайпер дал знать о себе целой серией очень дерзких вылазок. Был убит веселый повар Котов, с которым когда-то Данилов прибыл на передний край, ранило старшину Неупокоева, и его заменил толстяк Чистяков. Почти в один и тот же час из соседней роты унесли в полевой госпиталь сразу трех солдат. Данилов потемнел лицом. Вечером сообщили, что немецким снайпером ранен адъютант командира полка. Гармоника в руках Данилова басовито вскрикнула. Он отставил ее и, зажав ладони между коленями, минут десять сидел потупившись.

Зная его неровный характер, товарищи помолчали, потом заговорили о посторонних вещах. Только пожилой уралец Гурьев не выдержал и ворчливо сказал: «Расшевелить врага смогли, а вот ухлопать толку нехватает».

Минут через пять Данилов ушел. Вернулся только на следующий вечер. Молчком вычистив винтовку, лег спать. В блиндаже по возможности говорили шепотом; солдаты знали, какая в обороне важная фигура снайпер. Передавали в разговорах, что Данилов за сутки убрал семерых гитлеровцев.

Ночью немцы несколько раз обстреливали ураганным минометным огнем «ничейную» полосу. Из штаба батальона было приказано иметь максимальное количество людей на переднем крае. Час от часу обстановка на участке все больше накалялась.

Утром старшина Чистяков несмело потянул Данилова за ногу и сказал: «Степан, ты спишь? Послушай, что говорить буду…» — «Говори», — глухо отозвался снайпер. «Тоню Липилину немец стрелил… жалко девчонку. Только что унесли в санроту».

Шинель стремительно слетела с Данилова. Он сел, вцепившись железными пальцами в плечи старшины. Его припухшие от сна веки вздрагивали, губы приоткрылись, обнажив два ряда белых острых зубов.

«Что ты сказал? — прошептал он. — Тоню?» — «Да ты… это… — забормотал Чистяков, — говорят, что не насовсем». — «Не насовсем!..»

Данилов метнул на Чистякова гневный взгляд, но тут же встал и, вытянувшись по форме, попросил: «Разрешите на пятнадцать минут отлучиться в санроту?»

Тоню готовили к эвакуации в тыл. Подтянутый, строгий Данилов стал у ее изголовья. Она увидела его и сквозь гримасу боли виновато улыбнулась: «Проморгала, Степа… Мне кажется, он у двух осин, что в твоем секторе…» — «Тоня… — Данилов наклонился к девушке и неумело коснулся ладонью ее щеки, — Я убью его… Тоня!»

Вечером в блиндаже не слышно было гармошки. Уходили на посты солдаты. В желтом свете коптилки медленно колебались тени на стенах. Данилов поздно вернулся от командира роты и сейчас же стал неторопливо и особенно обстоятельно готовиться к выходу. Проверил оптический прицел, заново осмотрел и протер патроны, переобулся, сунул за пазуху два сухаря и ушел.

Уралец Гурьев стоял у амбразуры на правом фланге ротного участка. Снайпер пробыл у него до того часа, когда на востоке забрезжил голубоватый свет. Несколько раз до этого к ним заглядывал командир роты и тихо спрашивал: «Сидишь? Ну сиди!»

Наконец Данилов поднялся.

«Тронулся? — встревоженно спросил Гурьев. — Может, отдохнешь еще?» — «После войны. В Сочи- Мацеста», — буркнул Данилов и бесшумно скользнул через бруствер, точно растаял в струящейся полумгле.

Гурьеву показалось, что еле приметный холмик, до которого от бруствера было метров сто, расступился и поглотил маленького солдата. Но если бы уралец мог выйти вперед, он заметил бы, как между кустиками прошлогодней травы медленно и настороженно живут серые строгие глаза. Пока поднималось утро, эти глаза ощупывали каждую кочку, каждую ложбинку перед передним краем немцев. Место привычное, знакомое: справа две тонкие осины, слева чистое поле, перепаханное воронками. Как будто ничего нового. Но за комлем осины видна еще приметная выпуклость каски, прикрытой маскировочной сеткой. Вот каска чуть заметно перемещается. Данилов кривит губы: дурак этот немец, если хочет поймать на такую тощую приманку!

Но где же все-таки «рыболов»? Не обращая внимания на плохо замаскированную каску, снайпер переводит взгляд чуть левее. Догадка обжигает его в ту же секунду. Он даже прикрывает глаза от волнения, но тут же успокаивается и сжимает шейку приклада, словно уже самого немца держит за горло.

Для того чтобы средняя, самая неприметная кочка попала в перекрестье прицела, нужно было повернуться всего градусов на двадцать. Едва он повернулся, как над головой просвистела пуля. Можно было бы, конечно, еще подождать, но Данилов, чуть покривив уголки сухих, обветренных губ, нажал спуск, и кочка, словно рассеченная хлестким ударом, распалась надвое. Из-под нее судорожно вскинулась рука, плоская немецкая каска покатилась в сторону…

— Мы потом еще долго воевали со Степаном Даниловым, до самого Одера дошли, — говорит Рогов, раскуривая потухшую папиросу.

— А вы рассказывайте, Павел Гордеевич! — просит Черепанов. — Его, что ж, убили потом?

— Его наградили званием Героя Советского Союза, и я уверен, что он остался жив! — Рогов поднимается со ступеньки. — Такие не умирают. Если хотите, я вам еще расскажу о нем много интересного, но это как-нибудь потом, а сейчас дело у меня к вам. Слушайте-ка…

Еще не менее часа после этого со ступенек виадука слышался то ровный голос Рогова, то ломкий басок Черепанова, то вдруг разгорался общий оживленный разговор. Потом бригада забойщиков в полном составе провожала инженера до самого дома. Пожимая на прощанье руку, Черепанов сказал, кивнув в сторону почтительно молчавших товарищей:

— Павел Гордеевич, надейтесь… Не подведем.

Солнце еще не показалось из-за горы, но синий свет уже поднялся во всю небесную ширь. В недосягаемой высоте курчавилось одинокое розовое облако, возвещая всему утреннему миру, что день идет.

Когда Рогов в сопровождении Очередько пришел на материальный склад, где предполагалось произвести пробный монтаж нового скребкового транспортера, бригада Черепанова была уже на месте. Приход инженера и начальника участка остался незамеченным. Забойщики внимательно слушали бригадира. Черепанов говорил что-то вполголоса, часто перебивая свою речь одним и тем же словом: «Понимаете?» Рогов только сейчас по-настоящему разглядел этого рослого парня с юношески чистым, красивым лицом и