— Жизнь Мангала Панде, — возмутился Самад, — не повод для смеха. Он соль жизни, отец современной Индии, большая шишка в истории. Где бы мы без него были?

Алсана фыркнула.

— Большая и толстая дырка от бублика. Каждый дурак знает, что большая шишка у нас Ганди. Или Неру. Может, еще Акбар,[58] но он горбатый и носатый, мне он никогда не нравился.

— Черт побери! Что за чушь ты несешь, женщина! Что тебе про это известно? Проблема: бал правит рыночная экономика, реклама и права на экранизацию. Вопрос: захотят ли белозубые красавцы-мужчины сыграть тебя, и так далее. У Ганди был мистер Кингсли — браво! — а кто возьмется за роль Панде? Панде куда как менее красив, верно? Слишком индийская внешность, большой нос, широкие брови. Потому-то я вечно донимаю вас рассказами о Мангале Панде. Вывод: если не я, то кто же?

— Слушайте все, — сказал Миллат, — я изложу вам краткую версию. Прадед…

— Для тебя прапрадед, глупыш, — поправила Алсана.

— Не важно. Решил отыметь англичан…

— Миллат!

— …хорошо, поднять восстание против всех этих Джеков-Джонов, обкурился до чертиков, пальнул в капитана, промазал, выстрелил в себя, промазал — тут и виселица наизготовку…

— Наготове, — машинально поправила Клара.

— Наготове или наизготовку? Пойду принесу словарь. — Арчи отложил молоток и слез с кухонной стойки.

— Да неважно. Конец. Скуш-но.

Тут мамонтово дерево — типичный представитель флоры Северного Лондона, которое, выпустив из ствола три скромных кусточка, в итоге отращивает роскошную крону, приют для целой диаспоры сорок, — это дерево вдруг вырвалось из собачьего дерьма и бетона, сделало нетвердый шаг и рухнуло в обморок; проломив водосток, раму, фанеру, разбив газовую лампу, ствол приземлился на то место, где только что стоял Арчи.

Арчи сориентировался первым: пока все, плача и дрожа, с тревогой ощупывали друг друга, он сбил полотенцем огонек, разгоравшийся на кухонных пробковых панелях. Хотя Арчи был заметно потрясен вторжением в его «сделайсамовскую» империю, он не дрогнул перед стихией и, связав ветви кухонными тряпицами, приказал Миллату и Айри потушить в доме все газовые лампы.

— Не хотим же мы сгореть заживо? Лучше поищу черный пластик и электрический шнур. Как-нибудь справимся.

Самад скептически хмыкнул:

— Ты уверен, Арчибальд? Ума не приложу, как с помощью электрического шнура можно исправить тот факт, что в кухне лежит полдерева.

— Люди, я в шоке, — заикаясь, пробормотала Клара после затяжного молчания; буря как раз ненадолго стихла. — Тишина — дурной знак. Моя бабушка — упокой ее Господь — всегда так говорила. Тишина означает, что Бог переводит дыхание и набирается сил для нового крика. Давайте отсюда уйдем.

— Это было единственное дерево с этой стороны дома. Лучше остаться здесь. Хуже не будет. К тому же… — Арчи нежно коснулся жениной руки. — Вам, Боуденам, такое довелось пережить! Твоя мама родилась в момент землетрясения, Боже спаси и сохрани. В тысяча девятьсот седьмом году Кингстон разваливался на куски, а Гортензия появилась на свет. Такой штормишко ее бы не испугал. Кремень, одно слово.

— Да какой там кремень, — спокойно ответила Клара, вставая посмотреть в разбитое окно, что творится снаружи, — просто везение. Везение и вера.

— Думаю, нам надо помолиться. — Самад взялся за свой сувенирный Коран. — Этим вечером мы достаточно убедились в могуществе Создателя.

Отыскав нужное место, Самад жестом патриция протянул книгу Алсане, но та захлопнула ее и взглянула на мужа. Алсана назубок знала Слово Божие (с таким-то образованием и родителями), но веры ей недоставало, поэтому только крайняя необходимость вынудила ее процитировать Коран.

— Я не поклоняюсь тому, чему вы поклоняетесь, а вы не поклоняетесь тому, чему я поклоняюсь. Я ведь не поклонюсь тому, чему вы поклонялись, и вы не поклонитесь тому, чему я поклоняюсь. Вам — ваша вера, мне же — моя вера! Сура сто девятая, перевод Н. Дж. Дэвуда.[59] А теперь кто-нибудь… — Она посмотрела на Клару. — Пожалуйста, напомните моему мужу, что он не Барри Манилоу[60] и не может заставить весь мир плясать под его дудку. Он дудит в свою дуду, а я в свою.

Презрительно отвернувшись от жены, Самад уперся ладонями в книгу и спросил:

— Кто хочет помолиться вместе со мной?

— Извини, Самад, — донесся сдавленный голос (Арчи в поисках мешков для мусора сунул голову в чулан). — Это и не по моей части тоже. Никогда не был набожным. Без обид.

Еще пять минут было тихо. Вдруг тишина раскололась, и Господь воззвал так, как предсказывала внучке Амброзия Боуден. Гром обрушился на дом, словно желчь умирающего, и, подобно последнему проклятию, сверкнула молния; Самад зажмурился.

— Айри! Миллат! — позвала Клара, а за ней Алсана. Ответа не было. Арчи в чулане выпрямился и стукнулся головой о полочку со специями.

— Десять минут назад были здесь. Вот те на. Где наши дети?

Один ребенок был в Читтагонге, и друзья подбивали его снять лунги и пройтись по знаменитой крокодиловой топи; другие два улизнули из дома, чтобы поглазеть на бурю, и брели сквозь ветер, как сквозь высокую воду. На уиллзденской спортплощадке состоялся такой разговор.

— Кошмар!

— Да, с ума сойти!

— Ты уже сошла.

— Что ты имеешь в виду? Я в порядке!

— Ага, рассказывай. Ты глаз с меня не сводишь. Что ты там писала? Вот зануда. Вечно что-то пишет.

— Ничего особенного. Обычная дневниковая чушь.

— Ты спишь и видишь, как бы со мной перепихнуться.

— Я тебя не слышу! Громче!

— ПЕРЕПИХНУТЬСЯ! СО МНОЙ! ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ, Я ЗНАЮ.

— Ничего подобного! У тебя мания величия.

— Ты мечтаешь о моем члене.

— Вот дурак!

— Ничего не выйдет. Ты для меня великовата. Я таких больших не люблю. Не буду с тобой спать.

— И я с тобой не буду, озабоченный!

— К тому же, представь, как бы выглядели наши дети.

— Да, красавчики вышли бы те еще.

— Они получились бы коричнево-черные. Или черно-коричневые. Плосконосые негритята с веснушками и зубами, как у кролика. Вылитые фрики!

— Кто бы говорил. Видала я портрет твоего деда…

— ПРА-ПРА-ДЕДА.

— Огромный шнобель, кошмарные брови…

— Это плод воображения художника, да будет тебе известно.

— Наши дети были бы чокнутыми, в вашей семейке и этот пра-пра, и вообще все чокнутые. Это у вас в генах.

— Ага, ага. И все равно я с тобой не стану.

— К твоему сведению, ты мне безразличен. У тебя теперь кривой нос. И с тобой одни проблемы. Кому