— Мы будем дружить всю нашу жизнь!

Уложив Самада, Арчи нашел себе матрас и устроился на нем спать.

— Спокойной ночи, друг, — совершенно счастливым голосом сказал Самад.

Наутро в городок приехал цирк. Разбуженный криками и улюлюканьем, Самад натянул форму и здоровой рукой подхватил пистолет. Оказавшись на залитом солнцем крыльце, он увидел русских солдат в защитного цвета гимнастерках: одни играли в чехарду, другие выстрелами сшибали друг у друга с головы консервные банки или метали ножи в насаженные на палки картофелины, на каждой из которых красовались черные усики. Подкошенный внезапной догадкой, Самад опустился на ступени и, со вздохом сложив на коленях руки, подставил лицо жарким солнечным лучам. Мгновение спустя на крыльцо, размахивая пистолетом, вылетел готовый к бою Арчи в полуспущенных штанах и с перепугу выстрелил в воздух. Цирковое представление продолжалось как ни в чем не бывало. Самад, устало потянув Арчи за брюки, жестом поманил его сесть.

— Что тут происходит? — спросил Арчи, глядя на него еще не прояснившимися после сна глазами.

— Ничего. Абсолютно ничего не происходит. На самом деле все уже давно произошло.

— Но эти люди, наверное….

— Взгляни на картофелины, Джонс.

Арчи ошалело уставился на него.

— При чем здесь картошка?

— Это картофелины-гитлеры. Овощи-диктаторы. Экс-диктаторы. — Он снял с палки одну из них. — Видишь эти усики? Она окончена, Джонс. Кто-то окончил ее за нас.

Арчи глядел на картофелину в его руке.

— Словно автобус, Джонс. Мы пропустили эту чертову войну.

Арчи высмотрел в гуще картофельного сражения долговязого русского парня и крикнул ему:

— По-английски понимаешь? Давно она закончилась?

— Война? — недоверчиво рассмеялся тот. — Две недели назад, товарищ! Хочешь еще повоевать, поезжай в Японию!

— Словно автобус, — повторил, качая головой, Самад. В нем закипала бешеная ярость, гнев перехватывал горло. Война была его шансом. Он хотел приехать домой покрытый славой, а затем триумфатором вернуться в Дели. Когда еще появится такая возможность? Подобной войны больше не будет, это факт. Тем временем солдат, ответивший Арчи, подошел ближе. Он был одет в русскую летнюю форму: тонкую гимнастерку со стоячим воротником и мягкую бесформенную пилотку; пряжка пояса, крепко сидящего на его внушительной фигуре, поймав солнечный луч, запустила зайчиком в глаз Арчи. Когда зрение вернулось, Арчи принялся рассматривать широкое открытое лицо, левый глаз с легкой косинкой и песочные, торчащие во всех стороны волосы. Этот русский солдат казался радостным порождением яркого утра, а его беглый, с американским акцентом, английский, хлестал в уши, как прибой.

— Война закончилась две недели назад, а вы не знаете?

— У нас радио… не… — только и сумел выдавить Арчи.

Расплывшись в улыбке, солдат энергично потряс им руки.

— Добро пожаловать в мирную жизнь, джентльмены! А мы считали, что это у нас информация хромает! — И он снова раскатисто захохотал. Затем поинтересовался у Самада: — А где остальные?

— Остальных нет, товарищ. Остальные из нашего танка погибли, а о дивизионе никаких вестей.

— Так вы здесь были не по заданию?

— Э-э… нет. — Арчи вдруг смутился.

— Какая разница, товарищ, — сказал Самад, чувствуя, как сводит желудок. — Война окончена, так что какие у нас могут быть дела? — Здоровой рукой он пожал русскому руку и хмуро улыбнулся. — Пойду-ка я внутрь, — щурясь, произнес он. — А то шары режет. Приятно было познакомиться.

— Да, очень, — сказал русский. Он проводил Самада глазами и, когда тот скрылся в глубине церкви, повернулся к Арчи.

— Странный парень.

— Хмм, — отозвался Арчи. — А вы здесь чего? — Он взял предложенную русским самокрутку. Выяснилось, что этот солдат и семеро его товарищей направляются в Польшу, чтобы освобождать трудовые лагеря, о которых люди изредка украдкой друг другу рассказывали. А здесь, западнее Токая, они задержались ради поимки нацистского преступника.

— Но тут никого нет, приятель, — вежливо возразил Арчи. — Только я да этот индиец, да деревенские — сплошь старики и дети. Другие — в раю или адью.

— В раю или адью… в раю или адью, — повторил, развеселившись, русский, вертя в пальцах спичку. — Хорошо сказано… забавно. Да нет, понимаешь, мы бы тоже так думали, но у нас есть надежные данные — от вашей же разведки, — что в том доме сейчас скрывается один старший офицер. Вон там, — он махнул рукой в сторону дома на горизонте.

— Доктор? Деревенские пацаны нам о нем говорили. Он, должно быть, обделается со страху, когда узнает, что вы все за ним пожаловали, — любезно заметил Арчи, — но ребята сказали, что это просто больной малый, доктор Болен, так они его называют. Ой, так он, выходит, не англичанин? Предатель или что-то в этом роде?

— Что? А, нет. Нет, нет, нет, нет. Это доктор Марк-Пьер Перре. Молодой француз. Талант. Очень одаренный человек. Еще до войны занимался научными разработками для нацистов. Работал над программой стерилизации, потом искал способы легкого уничтожения людей. Темные немецкие делишки обделывал. Очень фашистам был предан.

— Вот те на, — протянул сбитый с толку Арчи. — И что вы с ним?

— Поймаем и повезем в Польшу, а там сдадим властям.

— Властям… — Арчи был поражен, но слушал уже рассеянно. — Вот те на.

Арчи не мог долго на чем-то концентрироваться, кроме того, его смущала странная привычка этого приветливого русского здоровяка смотреть сразу в двух направлениях.

— И поскольку данные поступили от вашей разведки, а вы здесь самый старший офицер, капитан… капитан…

Стеклянный глаз. У него стеклянный глаз и глазной мускул атрофирован.

— Боюсь, я не знаю вашего имени и звания, — сказал русский, одним глазом глядя на Арчи, а другим косясь на плющ, обвивающий церковную дверь.

— Как? Мое? Джонс, — ответил Арчи, пытаясь уследить за причудливой траекторией его взгляда: дерево, картофелина, Арчи, картофелина.

— Так вот, капитан Джонс, окажите нам честь — возглавьте экспедицию на холм.

— Как это капитан? Вот те на, нет, вы все поняли задом наперед. — Спасаясь от этого гипнотизирующего глаза, Арчи опустил взгляд и увидел, как блестят на нем пуговицы мундира Дикинсон- Смита.

— Какой я к черту…

— Мы с лейтенантом будем рады руководить операцией, — раздался голос за его спиной. — Давненько не были в деле. Самое время окунуться, так сказать, в гущу событий.

Бесшумно, словно тень, на пороге вырос Самад в другом мундире Дикинсон-Смита; небрежно, как изысканную фразу, держа сигарету во рту. Он и сам по себе был красив; блестящие офицерские пуговицы это только подчеркивали; в контрастном свете дня, на фоне дверного проема он смотрелся пугающе величественно.

— Мой друг хотел сказать, — произнес Самад нараспев в очаровательной англо-индийской манере, — что он, к черту, не капитан. Капитан, к черту, я. Капитан Самад Икбал.

— Товарищ Николай — Ник — Песоцкий.

Они добродушно рассмеялись и пожали друг другу руки. Самад закурил.

— Это мой лейтенант. Арчибальд Джонс. Простите, если я вел себя странно, — здешняя пища мне не по нутру. Итак, двинемся ночью, когда стемнеет? Что скажете, лейтенант? — Он повернул голову и выразительно взглянул на Арчи.