водки в морозильник, предвкушая праздник. По какому поводу праздник — он и сам не понял, но настроение было невероятно приподнятым, просто петь хотелось. Валера всеми фибрами своей души ощущал, как неожиданно навалившаяся на мир беда освобождает его от великого множества обязательств, обязанностей и всяких якорей. Это было трудно объяснить, даже самому себе, но на уровне ощущений всё было прозрачно как стекло — идёт Освобождение.

Он включил музыку, джазовиков из «Меццофорте», затем набил освободившийся магазин к «Викингу» патронами, пересчитав оставшиеся. Кроме тех тридцати семи патронов, что уместились в двух магазинах и патроннике, у него оставалось всего сорок два. Немного, собственно говоря. Но… как говорится, есть варианты. Однако это уже потом.

Зазвонил мобильный. Ксюша.

— Ксюшенька-Псюшенька, — поморщившись, пробормотал Валера, но ответил на звонок приторно-ласково: — Алё!

— Слушай, что там в Москве творится? — послышался, как обычно слегка гундосый, голос его жены. — Тут людям звонят, такие страсти рассказывают! Витя Пильняк даже самолёт нанял, срочно вылетает. Я хочу с ним попытаться вылететь, ты как?

— Не надо! — решительно заявил Валера. — Тут пока проблемы непонятные, дай властям с ними справиться. А потом прилетай, когда успокоится. Тем более что там ты в безопасности. Там весело хоть?

Было слышно, что на заднем фоне играет музыка, явно живая, кричат какие-то девицы, слышны взрывы хохота.

— Да нормально, весело, — сбилась на привычное Ксюша. — Так думаешь, мне здесь посидеть пока?

— Конечно! Это же Франция, Европа, не наш бардак! — заявил Валера со всей экспрессией, на какую был способен, при этом понимая каким-то шестым чувством, что избавляется от Ксюши навсегда. Именно сейчас, в этот самый момент, произнося эти самые неискренние слова. Интуиция проявляла себя во всём блеске, и оставалось надеяться, что она ещё при этом не обманывает.

— Ну хорошо! — Голос у неё был даже обрадованный. Ксюша вроде как разрешение получила не реагировать на проблемы, а продолжать веселиться, чего в глубине души и хотела наверняка. А теперь вроде и можно, ничего как бы и не случилось.

— Ладно, дорогая, я позвоню, когда тут всё наладится, — заявил он в трубку. — Хорошо?

— О’кей, давай звони! Целую! — сказала она и немедленно отключилась.

Валера выдохнул с невероятным облегчением, с широкой улыбкой размашисто и глумливо перекрестился и, швырнув телефон на стол, показал ему средний палец. Потом направился в гардеробную, на ходу скидывая и расшвыривая одежду и под конец облачившись в зелёный махровый халат, в тон тапочкам, и тоже с золотым вензелем на груди — две сплетённые буквы «В», Валерий Воропаев.

Вернувшись на кухню, отрезал себе чуть не половину батона сухой «Московской» колбасы, ловко очистил, захватывая шкурку ножом и большим пальцем, но нарезать не стал, а взялся с хрустом откусывать куски крепкими белыми зубами, как в детстве любил делать, когда такой дефицитный в те времена в глубинке продукт попадал ему в руки. Открыв морозилку, вытащил бутылку не успевшей остыть, но всё же прохладной водки, налил себе грамм сто в высокий коктейльный бокал и залпом выпил, чуть не подавившись. Колбаса под закуску такой ударной дозе пошла плохо, и он, морщась и матерясь, открыл банку солёных огурцов и выловил оттуда хрусткого крепыша, которого немедля и загрыз. Отпустило, стоявший в пищеводе ком мягко провалился в желудок, ударив оттуда по мозгам тяжёлой подушкой, стало весело. Настолько весело, что Валера начал пританцовывать в ритм джазовой импровизации, пытаясь изобразить какие-то нелепые движения с египетских фресок.

Вбежав в большой зал с бассейном, он проорал во всё горло:

— Па-ба-ба-ба! — после чего, скинув халат, сиганул с бортика в воду, в несколько мощных гребков преодолев всю двенадцатиметровую длину, подтянулся на руках, выбравшись, и побежал, шлёпая босыми ногами по плитке, в парилку. Праздновать.

— Ещё раз. Ты вскидываешь ружьё, наводишь с помощью коллиматорного прицела, затем включаешь левой рукой целеуказатель, нажимая большим пальцем на вот эту пимпочку на цевье, и лишь затем прижимаешь спуск.

— Почему так сложно?

— Первое — ты учишься последовательности действий, это полезная привычка. Второе — ты включаешь целеуказатель, и я вижу, насколько точно ты поймала цель в прицел. Сейчас луч заменяет тебе выстрел. Попала лучом — попала дробью. И третье — когда ты нажимаешь на спуск, по световому пятну я вижу, правильно ли ты нажимаешь на него или нет.

— Как?

— Очень просто. Световое пятно или дёргается, если ты нажимаешь неправильно, или стоит на точке прицеливания, если ты всё делаешь правильно.

Мы с Ксенией сидели на НП, что на чердаке соседского дома. Я наблюдал за подступами к дому в окно, а заодно обучал дегтярёвскую дочку-гуманистку искусству стрельбы из ружья по ближним своим. Занимались мы этим уже около сорока минут, и не без успехов. По крайней мере, «всухую» она наводила ружьё в расставленные в полумраке у дальней стены бутылки быстро и точно. А завтра надо будет вывести их в поле и дать отстрелять по коробке патронов из мелкашек. Пусть учатся.

Двор мы отдали под опеку собаки, которая вполне освоилась с территорией и не должна была пропустить незваных гостей. Мне отсюда не был виден развалившийся на веранде пёс, зато виден кот, который проспал весь день, а теперь вышел на ночной моцион. Кот развалился на скамейке прямо у входа в баню — видать, остаточным теплом наслаждался.

Связь мы тоже наладили, и теперь я в любую секунду мог разбудить Лёху, который сейчас взял на себя обязанности «отдыхающей смены». «Бодрянку»[9] заводить не стали. В дальнейшем девушки должны были дежурить на этом чердаке попарно, а мы с Лёхой — поодиночке, благо привычные. В случае неожиданных осложнений любой из нас, с «фишки», мог простреливать все подступы к нашему дому, а через несколько секунд обитатели дома тоже были бы готовы оказать сопротивление.

Мы с Лёхой сегодня парились в бане последними, после всех женщин, и прихватили туда портативное радио. Тональность передач к вечеру начала меняться от относительно беспечной к крайне встревоженной. Основные московские новостные станции непрерывно работали в прямом эфире, и даже музыкальные чаще чем обычно прерывались на новости. Но информация, которую передавали, состояла в основном из теорий и домыслов, а когда к вечеру в эфире появились представители военных, стало не лучше, а ещё хуже. Те призывали к спокойствию, уверяли, что ситуация теперь под контролем, но при этом сами не понимали, что же происходит в городе. Шли разговоры о создании убежищ, но никто не говорил, что укушенные в такие убежища пропускаться не будут, или о том, что таких будут отделять от здоровых. Так что, как и больницы, и «скорая помощь», такие места должны были лишь способствовать расширению бедствия.

Вообще в звонках в студию слышались нотки паники. Люди в открытую говорили о людоедстве, о стрельбе в городе, нападениях, о лежащих на улице трупах. Многие делали вполне логичные и понятные выводы о появлении зомби, многие догадывались, что бродячими мертвецами становятся укушенные, но, как это ни странно, против такой точки зрения громче всех протестовали городские чиновники и «цвет науки», приглашённые в студии. Почему? Поди спроси…

Со Шмелём нам всё же удалось поговорить. Он действительно был в своём сервисе, когда мы ему названивали, а там проблемы с покрытием сети. Затем уехал домой к родителям, где мобильник разрядился, а зарядника с собой не было. Теперь он конфисковал телефон у младшей сестры и снова был на связи.

Со слов Мишки выходило, что выглянуть в окно и не увидеть бредущего где-нибудь мертвяка стало почти невозможно. А проезжая через город, он на них вдоволь налюбовался. Стрельба начинается каждые несколько минут, слышны крики. Теперь они сидят, запершись в квартире, и не намерены оттуда выходить ни за какие деньги. Догадливый Шмель успел затариться продуктами по пути домой, но был бы счастлив разжиться каким-нибудь оружием.

В общем, решили мы, что надёжней будет нам самим за ним заехать, чем просить его выезжать, на ночь глядя и без оружия, ко мне на дачу. Тем более что у него ещё вся семья за плечами, пожилые родители и младшая сестра. Лет четырнадцать ей, наверное.

Кое-что из сказанного Мишкой заставило задуматься. У них в гараже стояли четыре «уазика» на переделке, заказало какое-то богатое охотничье хозяйство для катания клиентов. За них ещё и не брались, только пригнали, но «уазик» в простейшей военной комплектации и так по любой грязи чешет. А я прекрасно понимал, какую ценность приобретут такие простые внедорожники в самом ближайшем будущем, и в моей голове замигала красная надпись: «Мародёрка». Главное, захватить эти машины, а что делать с ними потом — потом и разберёмся.

К вечеру и ближе к ночи в посёлке, к которому примыкал полуторагектарный участок Бурко, появились признаки того, что в мире не всё в порядке. Обитатели пары-тройки домов, судя по количеству чемоданов, заброшенных в багажники машин, рванули в сторону аэропорта, решив, что в дальних краях будет побезопасней. Об этом с усмешкой рассказал Домбровский, наблюдавший один из таких отъездов через окно.

На некоторых участках усилилась охрана, ещё на одном вдруг появились омоновцы в форме и с автоматами. Кто там жил, Бурко не знал, да и знать не хотел. Каждый решал вопросы своей безопасности по-своему. Видя такую суету, Бурко, как он даже признался самому себе, заметно злорадствовал. Причин к тому было несколько. Во-первых, хоть и не он выпустил вирус, но всё же без него ничего такого и не случилось бы. Во-вторых, лишь один он точно знал, что ждёт всех впереди, и только он готовился к будущему не наобум, а по плану. В-третьих, ни у кого из этого посёлка, он мог поклясться, в двухстах километрах отсюда не было собственного легкопехотного полка с запасами всего необходимого на ближайшие десять лет.

Один из помощников Салеева, бывший старший лейтенант из тыловиков, доложил, что «Ковчег» в московской своей фазе завершён без происшествий. Колонна сформирована за пределами Москвы, возглавлена и замкнута омоновскими «Тиграми» с мигалками и направилась туда, куда ей направляться и предназначено. Семьи самих омоновцев ехали в этих же автобусах, а их имущество — в кузовах грузовиков. Александр обрадовался. Он чувствовал себя ответственным за судьбу каждого из «своего народа», как с претензией на библейскость он успел окрестить тех, кто должен был укрыться от надвигающегося кошмара в Центре.

Он ощутил облегчение. Теперь их осталось в Москве совсем немного. Около тридцати человек в усадьбе и полтора десятка в здании НИИ, во главе с Пасечником. А вот Пасечник успехами похвастаться не мог. Начинавшиеся беспорядки нарушили работу требуемых учреждений, и узнать, где находится пресловутая дача пресловутого аспиранта, не получалось.

Издалека ветер приносил время от времени звуки выстрелов. На блоках, выставленных Софринской бригадой, кого-то отстреливали. Но воспринимать это как действенную защиту Бурко не мог. Одна бригада должна была охранять огромный участок застроенного многочисленными посёлками шоссе. Ну перекрыли они все автомобильные дороги, выставили блоки, ввели мобильные патрули. Но нынешнего врага невозможно испугать, потому что он туп, по той же причине враг совсем не стремится обязательно передвигаться по дорогам. Да и толку с того, что будет защищена Рублёвка, если развалится вся страна? Кто прокормит обитателей усадеб, раскинувшихся вдоль этого шоссе?

Разумеется, до сегодняшнего дня большинство из них полагали всю страну неким придатком к этой узенькой и извилистой подмосковной трассе, обязанностью которого было вовремя подкидывать туда денег, но теперь быстро меняющаяся действительность намеревалась преподнести заблуждающимся неприятный сюрприз. И до некоторых уже начало доходить, что всё не так просто. Примерно тридцать минут назад в ворота усадьбы вдруг стал ломиться сосед, владелец компании по производству йогуртов, прибежавший в спортивном костюме, без охраны