разговора.

Когда он ввел иезуита в каюту-гостиную, леди прямо приказала ему удалиться и оставить их вдвоем. Варгину ничего не оставалось, как послушаться ее, и он мрачно ушел и заходил по палубе. Но потом он вспомнил об алькове и о том, что, пробравшись в него через коридор, можно было слышать из-за занавески все, что происходило в гостиной. Он так и сделал. Не замеченный никем, шмыгнул он в коридор и неслышно очутился в алькове, где ясно раздавалось каждое слово, произносимое леди и Грубера.

– Будьте желанным гостем, отец! – сказала леди Гариссон, как-то особенно вкрадчиво растягивая слова и звучно произнося каждый слог. – Я очень рада видеть вас у себя. Садитесь и давайте разговаривать!

– Разговаривать нам не о чем, – сурово остановил ее Грубер, – я просто буду спрашивать вас, а вы мне отвечайте!

– Хорошо, спрашивайте, – рассмеялась леди, – а я вам буду отвечать. Итак, первый вопрос.

Она нисколько не смутилась тоном иезуита и вела себя так, что, наоборот, всякий другой на его месте почувствовал бы смущение; но Грубер был не из тех, которые могут спасовать.

– Первый вопрос, – проговорил он, – правда ли, что вы согнали с яхты брата Иозефа?

– Брата Иозефа я не сгоняла, а уволила своего бывшего управляющего, который стал мне не угоден, и на его место взяла нового.

– Но делать это вы не имели права!

– Как? На своей собственной яхте? Разве я не хозяйка тут?

– Вы знаете, что эта яхта не ваша!

– Нет, она моя по документам, и никто не смеет оспаривать официально мою собственность на нее.

– Против этого я не спорю. Но, расходясь самовольно с братом Иозефом, вы тем самым бросаете открытый вызов нам.

– Храни меня Бог! – воскликнула леди. – Зачем я буду бросать вам вызов? Мы можем остаться друзьями.

– Друзьями остаться мы не можем, потому что никогда не были ими, – возразил Грубер. – Вы были нашей слугой и только.

– И это тяготило меня! Теперь я из слуги хочу сделаться другом или, вернее, просто вашей союзницей, потому что наши интересы сходятся, и ввиду этих общих интересов мы можем помогать друг другу, – твердо заявила леди.

– Но денежной помощи вы не получите! Она возможна только при условии, если все расходы будут вестись одним из наших братьев.

– Денежная помощь мне совершенно не нужна теперь.

– Вот как? Но подумайте, хорошо ли вы рассчитали?

– Я рассчитала хорошо. Будьте уверены. Теперь второй вопрос?

Выходило так, что спрашивал не отец Грубер, а как будто она предлагала вопросы. Грубер поморщился.

– Давно ли вы вступили в сношения с Митавой? – спросил он, видимо, желая озадачить ее.

– Неделю или, может быть, дней восемь тому назад! – невозмутимо ответила леди.

– И вы сознаетесь в этом?

– Что значит «сознаюсь»? Это выражение не подходит, отец! Вы меня спрашиваете, я вам сообщаю. Да, я вступила в сношения с Митавой, но для того, чтобы лучше знать, что там делается, и извлечь из этого пользу.

– Для себя?

– Каждый человек заботится прежде всего о себе, а если другие захотят жить со мной в дружбе, – подчеркнула она, – то и они получат свою выгоду.

– Но какие гарантии у этих других, что они не будут преданы противной стороной?

– Им служат гарантией их собственный опыт и наблюдение; пусть они действуют соответственно им.

– Вы хитры, – сказал патер Грубер, – и изворотливы!

– Я женщина, и, вероятно, недаром говорят, что хитрость у женщин заменяет ум.

– Вам и в уме нельзя отказать.

– Благодарю вас; похвала в устах такого человека, как вы...

– Напрасно вы стараетесь обвести меня! – вдруг круто остановил ее Грубер. – Есть еще третий вопрос. Как вы осмелились выпустить из заключения Станислава, а потом офицера Елчанинова?

– Как? – удивилась леди. – Это еще что за обвинение? Правда, я хотела увести от вас своего мужа вчера поздно вечером, думая, что он заперт у вас в подвале, но этот подвал, когда я спустилась в него, оказался пустой, а об этом офицере Елчанинове я даже и не знала, что он был у вас заключен, и потому ниоткуда освобождать его не могла.

Услышав это, Грубер сухо произнес:

– И это все, что вы можете сказать? Судя по первым вашим ответам, я ожидал, что вы придумаете что- нибудь более остроумное, чем простое и голословное отрицание факта.

– Но уверяю вас, что это правда!