— Мне говорил сам граф.

— Вы виделись с ним?

— Да, я был у него.

— У графа?

— Да.

— Каким же образом вы попали к нему?

— Поехал прямо в гостиницу, велел о себе доложить и был тотчас же принят.

— Под какой же фамилией вы явились?

— Под своей собственной, Иосифа Антоновича Пшебецкого.

— И не считаете это опасным?

— Ничуть.

— И граф сразу заговорил с вами, незнакомым человеком, о своей дочери? Неужели он так неосторожен?

— Нет. Я явился к нему от имени художника Варгина, назвавшись его другом.

— Вот как!

— Вы находите это смелым? Но убедитесь сейчас, что я мог поступить так. Я уверил графа, что художник немного полоумный… Кстати, нам, может быть, придется впоследствии сделать этого художника действительно полоумным.

— Между прочим, — перебил Грубер, — я справлялся в своем алфавите: с этим художником мы уже имели дело несколько лет назад, когда произошла неудача с появлением сирены в Петербурге… Помните это дело?

— Помню очень хорошо и помню также художника и знаю, что он попадался на нашем пути.

— И напрасно мы его не устранили тогда! — докончил Грубер.

— Может быть, и не напрасно! — возразил Иосиф Антонович. — Он еще пригодится нам.

— Ну, а что же граф?

— Он поверил тотчас же в мою дружбу с Варгиным, как я сказал, что тоже видел его дочь. Граф находится теперь в таком беспокойном состоянии, что выболтал мне все свои намерения.

— Что же он намерен предпринять?

— Он хочет просить аудиенцию у государя.

— Так я и думал! — сказал Грубер. — Ну, с этой стороны будут приняты должные меры… Еще что?

— Еще… он хочет вести к Авакумову своего доктора, чтобы тот привел старика в чувство и спросил у него, где молодая девушка.

— Вы указали ему на доктора?

— Это было бы неосторожно. За доктором он пошлет из гостиницы, и я Вартоту оставил уже распоряжение, кого привести к графу, если тот потребует доктора.

— Конечно, так лучше! — согласился Грубер. — А кто теперь лечит Авакумова?

— В том-то и дело, какой-то Трофимов.

— Трофимов? — протянул Грубер. — Что такое Трофимов? Откуда он взялся? Я никогда не слыхал о нем от Авакумова.

— Трофимов явился у него недавно и вдруг стал почему-то близок с ним, но почему — Станислав не знает. Только Авакумов имеет к Трофимову такое доверие, что даже отпускал с ним Луизу.

— Так это она с ним каталась на балаганах?

— Вот именно. И теперь он каждый день бывает у Авакумова и лечит его.

— Надо осветить его личность во что бы то ни стало и узнать, что это за человек! — раздумчиво произнес Грубер.

Иосиф Антонович самодовольно улыбнулся.

— Это будет сделано! — проговорил он. — И первое же сведение о том, что делает господин Трофимов у Авакумова, мы получим сегодня же здесь, у вас.

— Каким образом?

— Сведения эти принесут сюда.

— Кто?

— Ни более ни менее как тот же Варгин.

— Художник Варгин придет сюда?

— И расскажет, что делает господин Трофимов у Авакумова.

— Каким же это образом?

— Очень просто. После разговора со Станиславом и перед тем, как ехать к графу, я побывал у художника Варгина; это очень интересный, в смысле психоза, субъект, и я вам ручаюсь, что он придет сюда и расскажет все; будьте покойны, нужно лишь подождать только.

— И долго? — спросил Грубер.

— Что?

— Нужно ждать?

Иосиф Антонович посмотрел на часы.

— Я думаю, не больше времени, какое необходимо, чтобы приготовить чашку шоколада и выпить ее.

— Отлично! — согласился Грубер. — Я вам сварю, если хотите, шоколада, и мы выпьем его, пока явится ваш художник.

Грубер умел отлично варить шоколад по совершенно особому способу и благодаря этому попал во дворец, угодив Павлу Петровичу приготовлением шоколада, что послужило ему первым шагом к милостям государя, привлечь к себе которые он уже постарался затем.

Когда Крохин проводил графа и вернулся в столовую, Степан Гаврилович стоял, приложив руку к лицу, закрыв глаза и опустив голову.

Заслышав приближение Крохина, Трофимов отнял руку, и Крохин почти испугался выражению тоски и горя, какое было у Степана Гавриловича.

Крохин хотел было кинуться к нему, пораженный его видом, но Трофимов остановил его.

— Я пройду к больному, — сказал Степан Гаврилович, — оставьте меня одного с ним, пусть никто не входит в спальню, пока я не выйду оттуда.

Спокойный голос Степана Гавриловича и уверенность, с которой он произнес эти слова, подействовали на Крохина.

Он с удивлением взглянул на Трофимова и с еще большим удивлением увидел, что лицо его стало снова бесстрастно, холодно и загадочно, как у каменного изваяния сфинкса.

Крохин понял, что такой человек, как Степан Гаврилович, не нуждается ни в соболезнованиях, ни в расспросах, что бы ни случилось с ним или что бы ему ни предстояло.

— Кстати! — добавил Трофимов. — Вы внимательно следите за прислугой?

— Один мне кажется подозрителен, — ответил Крохин. — Вольнонаемный лакей Станислав!

— И, кажется, вы не ошибаетесь! — подтвердил Трофимов. — Пожалуй, лучше отошлите его куда- нибудь, пока я буду в спальне… Или нет! — вдруг остановил он сам себя. — Чему быть, того не миновать; пусть события идут сами собой и пусть все делается, как надо, чтобы оно делалось!

Кивнув Крохину, Степан Гаврилович прошел через коридор в спальню Авакумова и сел у постели больного старика, остановив на нем пристальный взгляд.

Авакумов продолжал метаться на постели, перебирать руками одеяло и бормотать бессвязные слова, смысл которых трудно было понять, но по голосу и выражению больного было видно, что для него эти слова были мучительны и страшны.

Изредка больной вскидывал голову, широко открывал веки и большими, выкатившимися безумными