Трактир на Новоисакиевской был еще самый лучший, потому что француз, содержатель его, вел свое дело на заграничный лад.

Впрочем, заграничный, европейский лад выражался лишь в том, что номера были на вид немного поприличнее, кормили немного лучше да на лестнице и по коридорам был положен половик.

Хозяин брал за это втридорога, и потому в Новоисакиевской останавливались только знатные персоны, преимущественно иностранцы.

Граф занимал две комнаты: спальню и приемную.

Варгин, одетый в свое лучшее платье, поднявшись по лестнице в номера, спросил, где тут живет граф, которого он хочет видеть.

Его попросили подождать, и через несколько времени к нему вышел почтенный старик, в расшитом гербовыми галунами кафтане, которого Варгин принял за самого графа, вообразив, что его кафтан — придворный французский мундир.

Оказалось, что это — Баптист, камердинер графа, который с медлительной важностью показал рукой Варгину, чтобы тот следовал за ним, и повел его, показывая дорогу, проговорив по-французски что-то довольно длинное, чего Варгин не понял.

Варгин почувствовал себя словно участником какой-то торжественной процессии, когда следовал по коридору за стариком.

Тот подвел его к совершенно такой же, как и все другие выходившие в коридор двери, только с написанными на них различными цифрами номеров, но отворил эту дверь, как будто она была совсем особенная, и, отворив, не впустил еще сразу Варгина, а вошел сначала сам, доложил и тогда уже распахнул дверь перед художником.

Граф с отличною вежливостью поднялся навстречу Варгину, приветливо улыбнулся ему и заговорил, часто сыпля словами, должно быть, что-то любезное.

Варгин, чтобы, со своей стороны, выразить возможную учтивость, ухмыльнулся и сказал:

— Вот именно!

— Вы говорите по-французски? — спросил на своем языке граф, показывая Варгину на стул против себя.

— Вот именно! — повторил тот и, полагая, что в словах графа было приглашение сесть, опустился на стул и добавил:

— Благодарю вас!

Графу стало ясно, что Варгин по-французски не понимает, а сам он знал по-русски лишь несколько обиходных слов.

— Вы, может быть, знаете по-немецки? — проговорил граф на немецком языке.

Варгин помотал головой.

— Nein, herr von Fürst, — с трудом выговорил он, подобрав тут, казалось, все известные ему немецкие слова и называя графа фюрстом.

Графу было досадно, что Варгин не был знаком с иностранными языками, потому что дело, о котором он хотел говорить с Варгиным, слишком близко касалось его лично, и вмешательство посторонних лиц было излишним.

Между тем без этого вмешательства оказалось обойтись нельзя и пришлось в качестве переводчика призвать хозяина гостиницы.

Хозяин, очень толковый в своем коммерческом деле, явился очень неудачным толкователем расспросов графа и ответов Варгина.

Варгин искренно удивлялся, что у него расспрашивают про какую-то девушку, которую якобы он видел вместе с доктором Герье.

Он не помнил никакой девушки, никакой девушки не видел и был уверен, что доктор Герье что-нибудь напутал.

Он так и просил переводчика передать графу.

Граф сначала думал, что к нему явился какой-нибудь другой художник Варгин, но когда тот сказал, что он — приятель доктора Герье, то предположил, что, вероятно, хозяин гостиницы плохо знает по-русски и плохо переводит его слова.

Как бы то ни было, но втроем они никак не могли столковаться, и граф ничего не мог узнать от Варгина. Пробившись с ним, по крайней мере, часа два, граф должен был отпустить художника, убедившись, что ничего от него не узнает.

А Варгин, возвращаясь домой, терялся в догадках и недоумевал, почему к нему пристают люди из совершенно различных миров — Силин и французский граф — с расспросами о девице, жившей в доме Авакумова, когда он ничего не знает о ней.

На другой день Варгин явился к архитектору Михайловского замка, как тот велел ему, и рассказал, зачем звал его к себе приближенный французского короля.

Архитектор выслушал, покачал головой и сказал Варгину:

— Знаете ли, что я вам посоветую? Бросьте вы эти политические сношения; вам, как человеку, который под моим ведением работает в будущем дворце государя, неудобно впутываться в политические дела, и я вас прошу, занимайтесь своей живописью и оставьте все остальное.

Архитектор был очень осторожный человек и слишком щепетильно относился к своему делу, считая, что лица, работающие у него на постройке дворца, должны исключительно заниматься ею и бросить все остальное.

— Да я вовсе и не занимаюсь политикой! — возразил Варгин. — Чем же я виноват, что французский граф прислал за мной и стал расспрашивать о девице, которой я не знаю! Очевидно, мой приятель, доктор Герье, или напутал, или просто ради шутки одурачил как-нибудь этого графа!

— А зачем, — спросил архитектор, стараясь как можно проницательнее взглянуть на Варгина, — ваш приятель, доктор Герье, поехал в Митаву?

'В самом деле! — стал вспоминать Варгин. — Зачем он поехал?'

— Да, право, не знаю! — проговорил он наконец. — По своим делам поехал!

— А вы не знаете, по каким?

— Нет.

— И приятель ваш не говорил вам?

— Нет.

— А почему же ваш приятель не говорил вам?

— Да почем я знаю? Может, и говорил, да только я забыл.

— Ну, уж этого не может быть! — воскликнул архитектор. — Как же вы могли забыть, если он вам говорил?

— Ну, значит, не говорил! — решил Варгин, которому начинали уже надоедать расспросы слишком осторожного и любознательного архитектора.

Вместе с тем архитектору не совсем последовательные и связные ответы Варгина показались подозрительными, и он далеко не дружелюбно расстался с художником.

Граф Рене так стремился скорее отыскать свою дочь и увидеть ее и ему так хотелось этого, что он не мог и подумать о том, что первый шаг его поисков, которым явилось неудачное объяснение с Варгиным, был началом, не предвещавшим ничего доброго.

Напротив, художника граф пригласил к себе так только, на всякий случай, вследствие того, что Герье