деревья. Бежит один. А где второй?

— Давай свое ружье, дядя! — Сивков бежит к пожилому солдату-хозяйственнику, берет его карабин. Выстрелы раздаются один за другим, раскатисто мечется по лесу эхо. Оно догоняет даже убегающего, но не делает ему никакого вреда. А пули из сивковского карабина, к сожалению, летят мимо.

Алексей грозит вслед убегающему и отдает карабин хозяйственнику.

Мы осторожно приближаемся к сосенкам, держа оружие наготове. Так у нас на севере подходят к лежке раненых медведей-шатунов, обложенных охотниками где-либо в лесной чаще, среди пней и корневищ, наглухо укрытых метровым слоем снега.

Где он, второй? Или притаился, чтобы задержать нас и дать возможность напарнику уйти?

Он был мертв и лежал навзничь с простреленной головой под крохотной, обрызганной кровью сосенкой. Рядом валялись автомат ППШ и вещевой мешок с оторванной лямкой.

Убитый был одет в заношенную солдатскую шинель, кирзовые сапоги, на шапке виднелись написанные химическим карандашом инициалы «В. Т.»

На первый взгляд, обыкновенный солдат неизвестного рода войск, лет двадцати пяти.

— Обыщи его, Кочерин, — говорит старшина, доставая кисет.

— Не могу.

— Еще чего?

— Не могу, старшина, мертвяков обыскивать.

— Тоже мне, цаца. — Старшина закуривает, отдает автомат солдату и расстегивает на убитом добротный кожаный ремень.

Из документов имеется только изрядно помятая красноармейская книжка. Старшина листает ее и кладет в карман. В вещмешке среди тряпок и патронов он находит пластмассовую коробку для масла, какие имелись у всех немецких солдат, полную колец, брошек, цепочек, крестиков, перстней и еще каких-то золотых безделушек.

Старшина протяжно свистит, покачивает головой, высыпает золото себе в шапку, для чего-то трясет его перемешивает и опять складывает в коробку.

— Ну, что скажете, братцы? — обращается он к нам.

А что мы скажем? Грабитель. Туда ему и дорога. Но кто он? Чья рука так хладнокровно наводила автомат на беззащитных людей?

Старшина прячет коробку в карман шинели, внимательно осматривает убитого. Теперь уже с видом следователя по особо важным делам, прибывшего на место преступления.

Некоторое время он молчит, раздумывая, потом спрашивает меня:

— Скажи, Кочерин, в его обмундировании ты ничего особого не замечаешь?

— Нет. Все вроде как у нас.

— А я вижу. — Старшина наклоняется, вытаскивает из-под убитого ремень.

— Такие кожаные ремни выдавали только до войны. Сам получал, когда кадровую служил. У этого и на брюках кожаный ремень, хотя мы давно получаем и поясные и брючные только из брезента. Это раз. Второе — гимнастерка на нем не только с отложным воротником, но и из ткани тоже довоенной. А белье? Ты видел на ком-нибудь из нас трикотажное белье? Не видел. Значит, — старшина поднимает кверху палец, — перед нами оборотень.

— Кто? — Сивков удивленно смотрит на старшину. Слово из сказки кажется ему здесь донельзя неуместным.

— Понимаешь, солдат, у Гитлера есть такая организация — «Вервольф» называется. По нашему, значит, оборотень. Это диверсанты. Сейчас они выходят к дорогам, по которым направляются в тыл гражданские немцы, грабят их, убивают некоторых. И заметь, делают это под видом бойцов Красной Армии, чтобы потом, после войны, эти немцы рассказывали всем, что видели. Понял, солдат?

— Понял. А почему вы догадались об этом, товарищ старшина?

— Да потому, что на убитом обмундирование, которое немцы в начале войны на складах наших захватили. Теперь такого нет. А для гражданских немцев это неизвестно. Все, пошли домой.

— Убитого брать не будем, старшина?

— Нет, Кочерин. Пусть лежит тут. Если кому понадобится, приведу сюда. А сейчас по пути зайди ко мне в землянку, составим акт на то, что забрали у него в вещмешке.

— Да я ничего не понимаю в этом золоте, старшина. Впервые вижу его.

— Я не больше тебя разбираюсь. Просто перечислим, сколько там колец, брошек, цепочек. Пошли.

Мы еще раз оглядываем место недавнего боя и отправляемся восвояси.

По дороге старшина вдруг вспоминает что-то, останавливается, ждет, пока подойдет Сивков.

— И еще — это предатель может быть. Шапку, шинель мог с убитого снять. Его же красноармейскую книжку взять. Они, видишь ли, бывшие полицаи, разбегаются сейчас, как тараканы на свету, чтобы за границу улизнуть. И это может быть. Все может быть, товарищ...

— Сивков.

— Товарищ Сивков. Куришь?

— Курю, товарищ старшина.

— Тогда угощайся. Вот подпишем акт, сдадим золотишко, куда будет велено, и делу конец. А то, что ты последнего из карабина не достал — черт с ним! Не журись. Найдет и его пуля.

Вскоре тот же старшина командир хозвзвода подтвердит: грабители все-таки оказались оборотнями.

...Наш взвод пополнили. Теперь в нем вместе с командиром пятнадцать человек. Четверо из прибывших новичков — бывшие военнопленные, работавшие на полях помещиков и зажиточных хозяев здесь же, в Восточной Пруссии.

Они приняли присягу, получили обмундирование и оружие.

Сначала начальство решило Сивкова и Куклева назначить командирами отделений, как людей уже имеющих фронтовой опыт, но те оба категорически отказались повышаться в должности, а младший лейтенант Гусев высказался за то, чтобы нас всех троих оставили в одном отделении. Так, по его мнению, будет справедливее. И нас оставили в покое. Командирами двух других отделений назначили солдат из шестой роты.

Снова, как и перед прорывом обороны 13 января, началась учеба. С утра повзводно мы уходили в ближайший тыл обороны я начинали отрабатывать тактические задачи по ведению боя в траншеях, по блокированию дотов и дзотов. Но на что особое внимание обращали наши командиры, так это на ведение уличных боев. Нашей дивизии, всю войну провоевавшей в лесах и болотах, не приходилось участвовать в обороне или штурме крупных городов, поэтому мы учились вести бой на чердаках и в подвалах мелкими группами, на лестничных маршах и площадках, атаковать через проемы в стенах. С занятий возвращались бурые от кирпичной пыли, уставшие и сразу же начинали чистить оружие, а попутно помогали новичкам изучать его устройство.

Некоторые из них впервые держали в руках автоматы ППШ и смотрели на них как на диковинку. Автоматического оружия во взводе теперь было много, и наша огневая мощь возросла в несколько раз.

Иван Иванович Кузнецов дает мне партийное поручение: отдельно побеседовать с каждым из новичков.

— Ты, Сережа, понимаешь, что сейчас они такие же бойцы Красной Армии, как любой из нас. Но ведь больше трех лет они находились, скажем так, под воздействием вражеской пропаганды. Расскажи им о том, какие победы одержала Красная Армия над фашистами, где мы колотили гитлеровцев, какой путь прошла дивизия. В общем, работы тебе хватит. Сумей только находить время.

Я стал рассказывать новичкам о наиболее крупных сражениях. О том, как отстояли Москву, Сталинград, как разгромили немцев на Курской дуге, причем говорил с особой охотой, так как в течение семи дней июля 1943 года сам был в этом пекле.

Меня радовало, что новички учатся хорошо и слушают меня внимательно. Мои беседы были не так уж частыми и долгими. Мне приходилось выкраивать минуты в перерывах на занятиях или инженерных работах.

Я знал, с каким нетерпением они ждали весточек из дома, где о них ничего не знали вот уже