говорит Нобунага-сама, — я застрелю ее, и тогда она упадет на землю!» «Надобно вступить с ней в переговоры, — заявляет Хидэёси-сама, — я сумею убедить ее спуститься с дерева добровольно». «А я просто посижу и подожду, — сказал тут Токугава-сама, — ведь рано или поздно ей и самой захочется спорхнуть вниз!»
И рад бы тут Кадзэ не рассмеяться, но поневоле расхохотался во все горло. Очень, конечно, непочтительно в отношении правителей Японии, но характеры их описаны просто бесподобно!
— Все так, — заметил Кадзэ, — но при Секигахаре благородный господин Токугава уже не ждал. Он атаковал — и победил!
С этими словами он выставил вперед новый камушек и повел серьезную атаку на позиции князя.
Теперь камушки снова стали падать на доску стремительно — все быстрее и быстрее, все решительнее и решительнее. Битва меж двумя сильными игроками вошла в решающую стадию. Не зря воины издавна почитают го любимой своей игрой — она многому учит. Как, например, точно рассчитать время для атаки. Как не бросить раньше, чем то необходимо, в бой основные свои силы. И прежде всего — как не промахнуться в оценке сил и возможностей противника и вовремя ответить на его удар. Завораживающая игра. Заставляет обо всем на свете забыть. Не зря люди говорят: «Игрок в го на похороны родного отца опоздает».
В конце концов, невзирая на все хитроумные стратагемы и маневры Манасэ, Кадзэ, игравший осторожно, но уверенно и упрямо, получил преимущество. По итогам он и выиграл, да притом с перевесом в пятнадцать очков.
— Вы очень сильный игрок. Я и представить себе не мог, насколько сильный! — восхитился Манасэ, собирая камушки в чаши.
— Вы слишком любезны. Мне просто повезло.
— В игре в го, как и в игре в наши японские шахматы «сеги», везение невозможно. Здесь можно победить лишь при помощи ума и опыта. Это вам не кости — или, коли на то пошло, война, где все зависит от чистого везения!
— А на войне, значит, не важны ни ум, ни опыт?
Манасэ накрыл чаши с камушками крышками.
— А ум на войне, дорогой мой, нужен лишь для того, чтоб вовремя воспользоваться возможностями, которые представились по чистому везению. Ну да ладно. Теперь, когда вы обыграли меня в го, мы квиты.
Кадзэ ошалело уставился на князя. О чем это он?
— Видите ли, план вашей поимки при помощи той сети принадлежит мне, — промурлыкал Манасэ. — Мне было совершенно ясно: наш олух судья и его косорукие стражники никогда в жизни не сумеют схватить такого сильного, умного и искусного воина, каким они вас описывали. Необходимо было выстроить некую стратагему… Теперь, когда мы наконец встретились, я понимаю, что был совершенно прав.
— Это была отличная стратегия. Я запомню ее навсегда.
— Уверен, что запомните. Но право, в какую бы нам с вами еще игру сыграть, чтоб узнать, за кем будет окончательная победа?
— В какую игру? Что вы имеете в виду?
— Ну например, поэтическое состязание. Или музыкальное. Что-нибудь в этом роде. Прошу вас, не покидайте меня так скоро. Погостите в замке хоть несколько дней! Я уже приказал этому злосчастному судье немедленно вернуть вам ваш меч. Останьтесь! Дайте мне возможность познакомиться с вами поближе и, изучив все стороны вашей натуры, понять, на какое соревнование вызвать вас на сей раз.
— Благодарю от всей души. Я останусь, но не надолго. К чему стеснять вас? Поверьте, я вполне удобно устроился бы снова у угольщика.
Манасэ совсем по-девичьи хихикнул — вернулось к нему кокетство, во время игры в го как-то подозрительно быстро превратившееся в сарказм.
— А вот это, увы, никак невозможно! Понимаете, я собираюсь этого вашего угольщика распять.
Глава 10
? За что ж вы собираетесь распять беднягу угольщика?! — вопросил изумленный Кадзэ.
— Разумеется, за убийство купца на перекрестке.
— Да ведь угольщик никого не убивал.
— Откуда такая уверенность? Вы сами застали его склонившимся над телом.
— Но того человека убили выстрелом из лука. У него стрела из спины торчала! А у угольщика никакого лука не было.
— Возможно, лук он попросту где-то припрятал. Вы не хуже меня знаете — крестьянам запретили хранить луки еще во времена «великой охоты на мечи»[14] благородного господина Хидэёси, почти что двадцать лет назад. Но во время недавней войны между сторонниками Тоетоми и Токугава крестьяне своего не упустили — тотчас же принялись снова собирать оружие. Я прекрасно осведомлен об их секретных схронах — поверьте, там настоящие оружейни! Они, конечно, клянутся, что оружие надобно им только для защиты от бандитов, но… жадность крестьянская не зря в поговорки вошла. Почитай, любой из них, не задумываясь, пойдет на убийство даже ради нескольких медяков. Вы просто появились не вовремя и помешали угольщику обобрать несчастного купца дочиста.
— А может, это как раз угольщик спугнул настоящего бандита?
— Ах, оставьте, умоляю вас, — небрежно отмахнулся Манасэ. — К чему эти споры? Ну, допустим, купца убил и не угольщик. Все равно — значит, то был кто-то из его односельчан! Какая разница — одного крестьянина казнить или другого? В любом случае — отличный урок для всех этих ничтожеств. И пожалуйста, не трудитесь больше беспокоить меня разговорами об этом угольщике. Слишком скучная тема. Послушайте… идемте лучше со мной, дорогой мой! Я ужасно хочу вас кое с кем познакомить!
Манасэ встал. Законы вежливости требовали, чтобы следом за хозяином дома поднялся и гость. Попутно Кадзэ заметил: под многочисленными старинными одеяниями князь носит еще и широкие шаровары, столь длинные, что они волочатся за ним на манер шлейфа. Шелковые штанины при каждом шаге Манасэ терлись о циновки пола и издавали приятное, но непривычное шуршание. Нелегко ходить в подобных штанах, тут многолетняя практика требуется, да и вообще — ныне их только придворные императорские во время официальных дворцовых церемоний надевают. Кадзэ следовал за князем. Хлопковые носки-таби чуть скользили по гладким татами. А мягкий шорох длинных штанин Манасэ впереди мучительно напоминал о шелесте женских платьев. Да… славные то были дни. Ныне же жизнь его — одно сплошное странствие, и пора уж с этим смириться!
Однако стоило Кадзэ вспомнить о том, за кем он сейчас следует, — и счастливые воспоминания ровно рукой снимало. Понравился ему чем-то молчаливый угольщик. А планы Манасэ его распять ну совершенно не понравились! Не то чтоб Кадзэ смущала самая мысль о смерти. Его, самурайского сына, с детства растили с мыслью, что смерть — лишь часть бесконечного круга перерождений, удела всякого мужа и всякой женщины. А смертная казнь… что ж такого? Смертью караются сотни преступлений. Не счесть казней, которые он повидал на своем веку, — а добрый десяток людей так и самолично к смерти приговорил. И все же, все же…
Более всего, похоже, возмущало его, что угольщика обрекают смерти столь медленной. Он знал —