Быть может, сам я вызвал тот закон;Не должен он, не может ошибаться,Но и любить — никак не может он.И мне никто, никто не поручится, —Я видел сам, и не один пример:Как между близких, самых близких кровных,Вдруг проступал созревший лицемер…И это все, что здесь с такой любовью,С таким трудом успел я насадить,Ему спокойной, смелою рукою,Призвав закон, удастся сокрушить…
«Шестидесятый раз снег прело мною тает…»
Шестидесятый раз снег прело мною тает,И тихо льет тепло с лазурной вышины,И, если память мне вконец не изменяет,Я в детстве раза три не замечал весны, —Не замечал того, как мне дышалось чудно,Как мчались журавли и как цвела сиреньДесятки лет прошли; их сосчитать нетрудно,Когда бы сосчитать не возбраняла лень!Не велико число! Но собранный годамиСкарб жизни так велик, так много груза в нем,Что, если бы грузить — пришлось бы кораблямиВодою отправлять, а не иным путем…Противоречия красот и безобразий,Громадный хлам скорбей, сомнений и обид,Воспоминания о прелестях Аспазий,Труды Сизифовы и муки Данаид,Мученья Тантала, обманы сына, брата,Порывы глупостей, подряд или вразброд;Б одних я шествовал на подвиг Герострата,В других примером мне являлся Дон-Кихот…Шестидесятый раз снег предо мною тает…Лазурна высь небес, в полях ручьи журчат…Как много жизнь людей всего, всего вмещает,И что же за число в две цифры — шестьдесят!..
«Вот она, великая трясина…»
Вот она, великая трясина!Ходу нет ни в лодке, ни пешком.Обмотала наши весла тина, —Зацепиться не за что багром…В тростнике и мглисто, и туманно.Солнца лик и светел, и высок, —Отражен трясиною обманно,Будто он на дно трясины лег.Нет в ней дна. Лежат в листах нимфеи,Островки, луга болотных трав;Вот по ним пройтись бы! Только феиХодят здесь, травинок не помяв…Всюду утки, дупеля, бекасы!Бьешь по утке… взял… нельзя достать;Мир лягушек громко точит лясы,Словно дразнит: «Для чего ж стрелять?»Вы, кликуши, вещие лягушки,Подождите: вот придет пора, —По болотам мы начнем осушки,Проберем трясину до нутра.И тогда… Ой, братцы, осторожней!Не качайтесь… Лодку кувырнем!