мой секрет обработки пороховой смеси под бегунами…

– То ложь неистовая! – вынырнул из толпы горячий Бушуев и тотчас же был утянут обратно сильной рукой Ракитина.

– Ну, ну, говори! – подбодрил царь замолкшего Шмита.

Но тот уже выдохся и только в бессильной злобе дергал себя за рыжие обвисшие усы.

– Кончил? Теперь нас послушай! – сказал царь. – Сегодня опять наша взяла, как многажды за последние годы случалось, и сему я зело рад. Вы, иноземные мастера, привыкли от своих секретов питаться, и ими себе таковое значение придавать, какого по заслугам совсем не стоите. И уже одно то, что господин Марков своим открытием тебя заставил работать, весьма похвальным мню, но… – Петр сделал большую паузу и продолжал, повысив голос: – …знаю, что господин Марков до новоманирного способа своим собственным умом дошел, и то во сто крат дороже!

– Мне, стало быть, ваше царское величество, уезжать из России? – упавшим голосом спросил Шмит.

– Зачем? – весело возразил царь. – У нас всякая затычка в дело годится. Армия наша велика, и порохов нам много надо: ты отнюдь не вздумай свою мельницу прикрыть. Пороха же твои хоть и похуже марковских, но супротив прежних больше силы оказывают и в лежании порядочно стойки… Работай, работай, мингер Шмит! Разве только поучиться тебе у Маркова? А? Как, Егор, поучишь голландца?

– Рад к услугам, ваше царское величество.

– Это насмешка! Не стану я учиться! – угрюмо пробурчал Шмит.

– Жаль, жаль! Много потеряешь… Ну, а теперь с тобой, Марков. – И царь круто повернулся к Егору, – Хочешь быть главным пороховым мастером?

– Ваша царская воля! У меня к вашему величеству еще прошение… – осмелел Егор. – Был у меня предорогой помощник…

– Кто, кто? Давай его сюда!

Марков вытащил из толпы красного от конфуза Елпидифора Кондратьича.

– Вот он, Бушуев его фамилия. Он на мельнице у Ракитина управляющим и к пороховому делу весьма приобык.

– Ну что ж, Марков, ты теперь сам можешь выбирать помощников. Поставь Бушуева интендантом.

Из толпы блеснули завистливые глаза Ракитина.

«А я-то что ж?» – говорил его умоляющий взгляд.

– Должен довести до сведения вашего царского величества, что Иван Ракитин, на фабрике коего я работал, большую заслугу имеет: на мои опыты и изыскания не жалел он денег и тем успеху моему весьма способствовал.

Царь рассмеялся:

– Значит, всем сестрам по серьгам, а себе ничего. Ладно, не позабудем и Ракитина.

Лицо Ивана Семеныча просияло.

Шумно смеясь, сановные зрители пошли к ожидавшим поодаль экипажам. Народ стал расходиться, солдаты выстраивались в колонну. Довольный Илья Марков равнял ряды своего отделения, как вдруг к нему подскочил мужик в тулупе, в огромных валенках и радостно вскричал:

– Илья! Друг!

Ефрейтор удивленно смотрел на незнакомца.

– Не признаешь? Гущин ведь я!

– Гаврила!..

Марков готов был обнять старого приятеля, но вспомнил, что он на службе. Он наскоро предложил Гущину пойти к Егору и пообещал встретиться в тот же вечер, если ему дадут увольнительную. Затем Илья вернулся к своему делу. Гущин не обиделся: он сам был старослуживый солдат и понимал, что «служба не свой брат».

Егор Марков узнал Гущина, когда тот напомнил о себе, и встретил гостя приветливо, а старушка Аграфена Филипповна захлопотала.

Илье удалось отпроситься со службы, и вечером они вдвоем с Гаврилой (Егор выполнял неотложный заказ) сидели за столом. Многое пришлось им порассказать друг другу, ведь столько лет они не видались!

Под конец Гаврила стал рассказывать, почему он очутился в Питере.

– Знаешь, Илюха, – с горечью говорил он, – трудное получилось дело. Ты вот под Полтавой явился к царю в поповской одёже, и сразу тебя к нему допустили. А здесь нет, брат, не подходи – обожжешься! До царя добраться нам, мужикам, немысленно. Везде караул, лакеи мордатые, хитрые приказные… Денег нам в Кижах собрали на дорогу да на прожитье в столице порядочно, так веришь, Илюха, чуть не все пришлось раздать хапугам, абы до какого ни на есть начальства добиться. Ну, кончилось тем, что попали мы к старенькому сенахтуру, он наше челобитье принял, сказал, посмотрит, да вот уж третью неделю от него ни жару ни пару. Деньги у нас вышли, кормимся чуть не Христовым именем да по дворам работенку сыскиваем…

Илья посочувствовал старому товарищу, но заметил:

– Вряд ли вы чего добьетесь. Я в Питере уж десятый год, насмотрелся на высоких бар (тоже в караулах приходится стоять). Заботы у них об народе – ни капли. Пиры, да наряды, да кареты раззолоченные – вот и все их думки. А царь… Что ж царь? Может, он и хотел бы побольше порядку навести, да ведь у него одна пара глаз, а не тыщи, за всеми казнокрадами не углядишь. Думаю я, ни с чем вы в Кижи вернетесь.

Гаврила энергично тряхнул льняными волосами, голубые глаза его сверкнули.

– Если нашему челобитью ходу не дадут, мы по-другому заговорим. Есть у нас топоры да вилы, а у кого и фузея добрая с пулями, на медведя отлитыми. Только пулями не медведя зачнем бить, а господ да их прислужников!

– Так-то вернее будет, – одобрил Илья.

Предсказание Ильи Маркова оправдалось. Челобитная кижан была оставлена без внимания, а ходокам приказали немедленно убраться из Петербурга, если они не хотят попробовать кнута.

Егор Марков получил звание главного порохового мастера Артиллерийской канцелярии с хорошим окладом жалованья и женился на круглолицей Маше Ракитиной, которая давно тревожила его сердце.

Аграфена Филипповна была довольна. Если солдат Илья в свои тридцать восемь лет все еще оставался бобылем, зато Егор обзавелся семьей.

Ракитину царь дал выгодный заказ на поставку для флота парусного полотна.

С 1720 года в русской армии стали вводить порох нового производства. Выделка пороха всегда превышала ежегодную потребность в нем, и за несколько последних лет скопились значительные его запасы. Но, пролежав целые годы, порох утратил свою ударную силу и был не годен к употреблению.

Пришлось думать о переработке испорченного пороха. Иван Леонтьев, Егор Марков и другие русские мастера дошли до этого самостоятельно. Чтобы придать негодному пороху новую силу, поступали так: к пятнадцати пудам лежалого пороха добавляли четыре-пять пудов селитры, по пуду серы и угля и смесь перерабатывали заново. Если же порох совершенно не годился, его опускали в бочки с водой и растворением извлекали из него самую ценную часть – селитру, которая потом опять шла в дело.

Запасов старого пороха в армии было так много, что переработать их оказалось невозможно; начальство предписало расходовать его на упражнения в стрельбе – экзерциции.

Стрелковые и артиллерийские командиры всячески старались избегать употребления старого пороха и требовали новый. Наконец поступил строгий приказ: на экзерциции употреблять две доли старого пороха и одну долю «новома?ирного». И все же армия сумела отделаться от обременительных запасов лежалого пороха только в течение десяти лет.

И лишь после этого доброкачественный, надежный в хранении, обладающий большой ударной силой порох вошел во всеобщее употребление в русской армии.[193]

[194]

Наступила весна 1720 года. Вскрылся лед на Балтийском море, и флот снова начал готовиться к