– Служил, теперь свое дело открываю, господин секретарь.

Бахуров рассмеялся:

– Прошу без чинов. Трифон, Никитин сын, к вашим услугам.

– Очень рады, Трифон Никитич, с вами приятное знакомство свести! Не откажите нам в любви и милости, а мы вас будем почитать, яко первейшего человека и благодетеля.

Бахуров церемонно раскланялся.

На столе появился поднос с графином, рюмками и закуской. Через полчаса разговоры приняли другой тон. Бахуров и Ракитин после трех стаканчиков перешли на «ты», успели обняться и расцеловаться, но головы, не потеряли ни тот, ни другой.

– Так, значит, ты, Иван Семеныч, в купеческое сословие переходишь? – задал вопрос Бахуров. – Благовременно! Петр Алексеевич купечеству добрый покровитель и об успехах его весьма печется. Да вот вам! – Бахуров зачитал на намяты – «Московского государства купецким людям торговать так же, как торгуют иных государств торговые люди, кумпаниями…»

– Сиречь, сообществами?

– Сообществами, – подтвердил Трифон Никитич. – Да только у нас такое дело нейдет. Боятся купцы кумпании учинять…

– А то и правильно, – не удержался Иван Семеныч. – Как же так? Один больше внесет, другой меньше, а прибыль как?

– Очень просто: прибыль по капиталу делить. Да не в этом дело: думает каждый, что его другие кумпанейщики надуют! – Бахуров громко захохотал.

Но Ракитин сидел насупившись. Хозяину стало неловко.

– А ты не обижайся, Иван Семеныч! – сказал он. – Торговое дело исстари ведется по пословице: «Не обманешь – не продашь!» Государь же хочет все повернуть на лучший манир…

– Раз уж государь задумал торговлю улучшить, – уверенно подхватил Егор, – то и добьется своего.

Ракитин, помявшись, медленно заговорил:

– Трифон Никитич!.. С капиталами у меня… того… Ежели есть у тебя деньги… вкладывай – ей-богу, не покаешься! Спроси про меня у Егора. Он все обскажет.

– Подумаю, подумаю, Иван Семеныч!

– И думать нечего! Я тебе какой угодно процент дам!

– Уж и какой угодно…

– Ей-ей!

– Тридцать на сотню дашь? – Трифон Никитич зорко заглянул в глаза Ракитину.

Тот отшатнулся:

– Шутишь! Тридцать не дам.

– То-то и оно! Я, брат, вижу, ты себе на уме!

Оба захохотали.

Торг велся долго и упорно. Нашла коса на камень.

– Ну, так как же, Иван Семеныч? Двадцать пять?

– Десять, Трифон Никитич!

– Двадцать три!

– Одиннадцать!

Наконец новые приятели сошлись на пятнадцати процентах.

– Сколько вкладываешь, Трифон Никитич? – спросил Ракитин.

– Шестьсот червонных.

Сели писать условие. Бахуров достал гербовую[120] бумагу:

– Пиши, Иван Семеныч: «Я, такой-то… обязуюсь уплатить такому-то взятые у него заимообразно…»

– Я, Трифон Никитич, занятую сумму и проценты означать не буду, а напишу, сколько причитается к отдаче через четыре года… Это как водится…

– Правильно, – сказал Бахуров.

Ракитин произвел расчет.

– Пятнадцать с сотни, за четыре года шестьдесят процентов… «Уплатить девятьсот шестьдесят червонцев…»

Он поднес перо к бумаге. Бахуров схватил его за руку:

– Стой! А проценты на проценты забыл?

– Как! – ахнул Ракитин.

– Так! Ты что думал?

– Ну и хват же ты, Трифон Никитич!

– Не хуже тебя.

– Компаньоны подходящие, – проворчал Егор.

Иван Семеныч вытащил из кармана «Считание удобное», с которым не расставался. Через несколько минут он объявил:

– Одна тысяча сорок девять червонцев.

– Пиши для круглого счета одну тысячу сто, – спокойно сказал Бахуров.

– Ой! – вскрикнул Иван Семеныч.

– Ничего!..

Ракитин написал. Бахуров вынес деньги, Иван тщательно пересчитал.

– Помни, Иван Семеныч, – наказывал чиновник, – что я деньги дал, ни слова. Удобнее будет поблажки тебе устраивать. Понятно?

– Еще бы! – отвечал Ракитин. – Не маленькие.

– Все указы, какие будут готовиться, все заграничные цены, спрос, предложение раньше других купцов знать будешь! За это ничего брать не буду. Так, разве от собственного желания дашь…

– Трифон Никитич! Побойся бога! – завопил Ракитин.

– Бог-то бог, да сам не будь плох! – возразил Трифон Никитич.

С общего совета решили: купцу Ракитину открыть торговлю пенькой, смолой, парусиной и прочими корабельными принадлежностями. Как раз незадолго перед тем государство отказалось от монополии[121] на пеньку и пеньковые изделия и стало передавать торговлю ими частным лицам.

– Дело богатое, – уверял Бахуров. – Флот растет неслыханно. Каждый год строятся новые фрегаты, бриги, галеры, торговые корабли. На такой товарец спрос – подавай только! Полотна нам надо – не сочтешь! Недавно государь издал указ: «Во всех губерниях льняные и пеньковые промыслы размножать всемерно и севу на всякий год прибавлять».

Глаза Ракитина вспыхнули жадностью:

– Вот тут-то и перехватить у других купцов! Где еще только лен заводится – я туда! Предбудущие урожаи скуплю, задатки дам – все мое!

Бахуров рассмеялся.

– Вижу, из тебя, Иван Семеныч, купец цепкий будет. А я тебе помогу крепко: в Адмиралтействе все чиновники – мои приятели. Они тебе поспособствуют. Конечно, не без того, чтобы им барашка в бумажке подложить.

– За этим не постоим! – вскричал Ракитин. – Дали бы мне только развернуться!

Егору стало досадно.

– Хватит уж вам, – проворчал он. – Поглядишь на вас, весь свет хотите захапать…

– И захапаем, дай срок! – воскликнул Иван Семеныч.

Громкие победы русской армии изменили тактику Алексея в его борьбе с отцом. Раньше царевич надеялся на победу Карла XII и рассчитывал, что эта победа поможет ему, Алексею, совершить государственный переворот и упрочить свою власть с помощью шведов.

Полтава и Гангут смешали изменнические планы Алексея. Теперь мысль о вооруженном вмешательстве иностранной державы во внутренние дела России приходилось отложить, и, быть может, на много лет. Злобу Алексей затаил глубоко в сердце, сознавая, что явной враждой к отцу и его приверженцам можно