последнего заезда. Надо позвонить Люку-Джону по поводу окончательного варианта воскресной статьи. Да и что ждет меня дома — пустая квартира и безрадостные перспективы на будущее...

По траве прошуршали чьи-то шаги. Я не оглянулся. Разговаривать не хотелось.

— Тай, — проговорила Гейл.

Я поднял голову. У нее было совершенно незнакомое мне выражение лица. Не такое надменное, мягче, добрее. Но по-прежнему прекрасное, прекрасное лицо...

— Тай, почему ты ничего не рассказал мне о своей жене?

Я молча пожал плечами. Она продолжала:

— Мы сидели в кафе с Гарри и Сарой, и тут кто-то познакомил нас с майором Гиббонсом и его женой — ты ведь тоже писал о нем в «Тэлли». Заговорили о тебе, и тут Гиббоне вдруг говорит, как это ужасно, какая трагедия эта история с твоей женой... А я спросила, что за трагедия... И он рассказал нам все.

Она замолчала. Я набрал в легкие побольше воздуха, но не произнес ни слова.

— Тут я говорю, хорошо еще хоть денег у жены достаточно. А он и спрашивает: «Что значит достаточно? Насколько мне известно, у нее ни пенни за душой. И Таю очень туго приходится, если учесть все затраты по уходу за ней. Было бы куда легче, если бы он поместил ее в больницу на государственное обеспечение, вместо того чтобы лезть из кожи...»

Полуотвернувшись от меня и рассматривая скаковую дорожку, она еще раз спросила:

— Так почему все-таки ты ничего не сказал мне?

Я судорожно глотнул и с трудом разлепил губы:

— Не хотел... Мне не нужны... подачки из жалости.

— Понимаю, — сказала она после паузы. Похоже, она действительно что-то поняла. Прохладный голос ее звучал надтреснуто: — Если бы ты женился на мне и я заболела бы полиомиелитом... Теперь я знаю — ты должен остаться с ней. Понимаю, как сильно она нуждается в тебе. Если бы я оказалась на ее месте... и ты бы меня бросил... — У нее вырвался какой-то странный звук, одновременно похожий на смех и рыдание. — Жизнь всегда бьет по самому уязвимому месту! Как только я встретила человека, с которым не хочу расставаться... без которого не могу жить... с которым могла бы жить в шалаше... И это оказывается невозможным... даже на время. Даже изредка видеться с ним нельзя.

Все воскресенье я провел дома один и проспал большую часть дня. Прибрал квартиру, пытался навести порядок в мыслях. Не слишком преуспел и в том, и в этом.

Утром в понедельник поехал к Элизабет. Она прибыла домой в карете «Скорой помощи», носилки и насос несли на этот раз два дюжих молодца в белых халатах. Они опустили ее на застланную свежим бельем постель, проверили, как работает насос, должным образом закрепили «Спирашелл», выпили по чашечке кофе, дружно посетовали, что погода стоит холодная и сырая, но что еще ждать от декабря, и в конце концов удалились.

Я распаковал чемоданы с вещами, поджарил яичницу и покормил Элизабет, потом принес ей кофе и закрепил кружку в держателе.

Она улыбнулась и поблагодарила меня. Выглядела она усталой, но одновременно спокойной. Вообще в ней произошла какая-то перемена, и я долго не мог определить, в чем дело. Потом наконец понял и удивился. Исчезло глубоко укоренившееся в ней чувство неуверенности и беспокойства, которое я так часто читал в ее глазах.

— Оставь посуду. Тай, — сказала она. — Нам надо поговорить.

Я сел в кресло. Она внимательно посмотрела на меня.

— Что, все еще болит? Я имею в виду побои...

— Немножко, — сознался я.

— Тонио рассказал: в ту ночь они пытались напасть на мой след и оба погибли.

— Он все рассказал?

Она кивнула:

— Да. Вчера он приходил в больницу. И у нас был долгий разговор. Очень серьезный и долгий.

Очень важный. Он сказал мне много очень важного...

— Детка, — начал я, — послушай...

— Помолчи минутку, Тай. Я хочу пересказать тебе нашу беседу.

— Ты устала.

— Нет. Вернее, устала, но не так, как всегда. Я чувствую себя просто уставшей. Но не изнуренной беспокойством. И это благодаря Тонио. И тебе... Просто он помог мне разобраться во всем. И в том, что произошло в четверг. Он рассказал, что ты чуть не погиб, когда вел машину пьяный, и как ты рисковал угодить в тюрьму, и... и все это ради того, чтобы защитить меня. Он сказал, что если бы я видела это собственными глазами, то перестала бы сомневаться... бояться, что ты бросишь меня... И я почувствовала такое облегчение. Я помню, ты все время старался убедить меня в этом. Но только теперь я действительно и до конца поверила.

— Я рад. Я очень, очень рад.

Помолчав немного, она продолжала:

— Я говорила с Тонио... об этой девушке.

— Милая...

— Подожди, — перебила она. — И о шантаже.

О, мы говорили и говорили целую вечность. Он такой чуткий и понимающий. Конечно, сказал он, вполне понятно, что я так переживаю все это — каждый переживал бы на моем месте, — но особых причин для беспокойства нет. Он считает, что ты здоровый, нормальный мужчина, и, будь у меня хоть капля здравого смысла, волноваться стоило бы в том случае, если бы тебя совсем перестали интересовать женщины. — Она улыбнулась. — И еще, если бы я спокойно смотрела на эти вещи, мы бы оба могли быть куда счастливее... Он сказал, что ты всегда будешь возвращаться домой.

— Да, много чего наговорит тебе этот Тонио!

Она кивнула:

— И все правильно. Я вела себя как эгоистка.

— Элизабет... — протестующе начал я.

— Да, да, не спорь, как эгоистка. Я слишком боялась потерять тебя и не понимала, что требую слишком много. Но теперь я знаю: чем чаще я буду отпускать тебя из дома, тем легче нам станет ладить... и тем прочней мы будем привязаны друг к другу.

— Что, прямо так и сказал?

— Да, прямо так.

— Он очень тебя любит.

Она усмехнулась.

— Да, он говорил. А еще, если хочешь знать, он наговорил массу прекрасных и лестных слов в твой адрес. — И она повторила их мне, причем уголки ее губ все время растягивались в улыбке, а глаза сияли покоем.

— Все это сильно преувеличено, — скромно сказал я.

Она рассмеялась. Счастливым, захлебывающимся смехом.

Я встал и поцеловал ее в лоб и щеку. В конце концов, она была моей женой, той девушкой, на которой я женился. И я действительно очень, очень любил ее...

Nil nisi bene. — О мертвых или хорошо, или ничего (лат.).

Один из легендарных рыцарей Круглого стола, воплощение рыцарских добродетелен.

Маркиз Куинсберри составил в 1867 г. свод правил профессионального бокса.

Персонаж романа Ч. Диккенса «Дэвид Копперфилд» — олицетворение лицемерного негодяя.