взгляд и сказал громко и великодушно:

— Алик поведет, отдыхай! День рождения все же...

Не раздеваясь, не снимая канадки и сапог, надвинув поплотнее шапку на голову, засовываюсь на мое штурманское спальное место тут же в отсеке. Короткий сон, еще одна вахта, еще сон и, казалось проспал меньше минуты, услышал голос матроса:

— Товарищ старший лейтенант, вас штурман просит.

Ногами вперед в отверстие двери протискиваюсь в проход отсека, иду в центральный. Алик уже наверху, кричит мне прямо в открытый люк:

— Поднимайся сюда, сало пошло.

Я и сам заметил, что лодку уже не качало, а так, просто баюкало. Поднялся на мостик. Действительно «сало». Когда приближаешься к кромке льда, первое, что видишь — это подмороженная вода. Она еще не лед, но уже загустевает и становится как сало, ветер уже не рвет с нее пену, волны еще большие, но покатые, гладкие. Идешь сначала в сале, потом начинаются «блины» — отдельные льдины, потом они становятся все гуще и наконец входишь в лед.

По всей видимости, мы с Аликом молодцы, поскольку прямо по курсу первыми видим тральщик, приданный нам в сопровождение. Мы знаем, он должен нам помогать в выполнении задачи, хотя придан скорее для моральной поддержки, поскольку ни спасти нас, ни помочь чем-либо ни этот корабль, ни какой другой не сможет, если что случится подо льдом. Это нам всем до самого молодого матроса ясно. Но никто об этом не задумывается, и мы радостно отмечаем — первый, пусть самый простой, этап нашего плавания закончен.

— Это надо отметить, — говорит командир.

Ему лет тридцать пять — тридцать шесть, он в звании капитана второго ранга, опытный, совсем седой.

— Будем подходить к тральщику, — продолжает он.

Меня это радует, можно сходить в теплый чистый гальюн, помыться, побриться и вообще почувствовать себя как на базе. Но радость моя омрачается всплывшей в памяти строчкой из секретного приказа-задания на плавание: «Не подходить к тральщику». Теперь я уже не помню, было ли там сказано: «Ни при каких обстоятельствах» или «без крайней необходимости». Но наш кэп немедленно пренебрег указаниями штаба флота и начал маневрировать во льду, чтобы пришвартовываться к тральщику. Тот, кто писал нам инструкцию, был не дурак. Он наверное знал, что во льду швартоваться сложно и что корабль, особенно сигарообразная лодка, не будет вести себя так, как в чистой воде. Мы убедились в этом немедленно. Лодка своим острым форштевнем тут же пропорола корму тральщика, сделав ему пробоину сантиметров двадцать шириной и метра два длиной. Хорошо, что эта часть кормы тральщика нависает над водой и в пробоину не пошла вода. Мы могли его утопить. Командиров, однако, эта небольшая неудача не смутила, и они продолжали маневрировать, пока не пришвартовались друг к другу.

Команде лодки, кроме вахты, было разрешено сойти на тральщик. Все радовались, знакомились с экипажем, смотрели кино и вернулись на лодку только к ужину.

Всю ночь мы били зарядку — заряжали аккумуляторные батареи, а наутро началось первое подныривание под лед. Мы, конечно, готовились к плаванию подо льдом и прочли все имевшиеся на флотах в то время наставления. Помню указания, как надо всплывать из-подо льда: «Лодка из подводного положения должна создать дифферент на корму и всплывая пробить лед форштевнем, образовать полынью и затем уже, отработав назад электромоторами, всплыть в полынье так, чтобы не повредить рубку». На берегу, на базе, этот маневр казался возможным. Во льдах мы сразу поняли, что писавший наставление представления не имел, как в кромешной тьме, подо льдом найти эту полынью, пробитую форштевнем, в масштабах океана — просто лунку, подобную той, что просверливают рыбаки в озере. «Может быть, есть естественные полыньи», — подумал я, недаром же нас снабдили секретным новым прибором — эхоледомером. Прибор был простенький, но важный в нашем плавании, и его тоже нужно было испытать. В отличие от стандартного эхолота, определявшего глубину под килем, прибор показывал толщину льда над лодкой.

Командир скомандовал «к погружению», поднял перископ, и мы без хода начали погружаться. Бух! Вышел воздух из систерн легкого корпуса. Мы погрузились по рубку — позиционное положение. Еще команда — и лодка повисла на перископе. Механик у нас был классный. Так вывесить огромный корабль, чтобы, по закону Архимеда, чуть прибавить объем — приподнять перископ, и лодка всплывет; опустить и она погружается — может не каждый. Нам это удалось сразу. Первый блин получился просто отличный. Командир убрал перископ. Глубина 30 метров. И мы пошли по меридиану на Северный полюс.

Дойти до него мы, конечно, не могли. Запаса электроэнергии наших аккумуляторных батарей в лучшем случае могло хватить миль на сто — двести. А как возвращаться назад, к спасательной кромке? Поэтому с самого начала мы экономили электроэнергию и воздух.

Для подводника экономить энергию означает: никаких отопительных приборов, лишнего света, идти не на главных электродвигателях, а на электромоторах экономхода — скорость 2,5-4 узла, то есть километров пять — семь в час... За бортом тишина, в лодке холодно, влажно. Часа через два начинает болеть голова. Кислород из воздуха мы выдыхали, и теперь нужно вскрыть регенерационные патроны. Они поглощают углекислый газ, восстанавливают кислород и дают тепло за счет химической реакции.

Идем на Север дальше и дальше. Меряем толщину льда над лодкой, глубину под килем. Все тщательно записывается. Это ценнейший материал для тех, кто пойдет за нами. Мы должны ответить на вопросы: нет ли в океане такого льда, что не позволяет лодке под него поднырнуть? Ведь глубина погружения подлодки ограничена прочностью ее корпуса. Наша рабочая глубина 170 метров, опасная 200, но кто знает, не вырвет ли какую-нибудь заклепку на глубине 150 метров, например, лодка-то старая. Еще вопрос: нет ли в океане подводных гор, что сходятся со льдом и не дадут лодке пройти?

Идем как слепые, нащупываем нашей гидроакустической станцией дорогу. Так прошел час. Начинаем искать акустический канал: переходим на главные электромоторы, уходим с шестидесятиметровой глубины на десять метров вниз. Замеряем температуру и соленость воды, еще на десять метров — и опять замер, и так до 170 метров. Начинаем всплывать на 60-метровую. На лодке, кроме экипажа, четверо штатских инженеров. Их называют геодезистами для конспирации. Это они ищут канал в океане. Но для нас это пока секрет.

Время проверить, далеко ли мы ушли от кромки. Пускаю секундомер. Слышу — бум-ax! Это тральщик взорвал глубинную бомбу. Подсчитываю дистанцию до него. Нет, не утащило нас неведомое нам подводное течение. Чувствуем себя уверенней. Так проходит полтора суток. Лед над нами тонкий, всплываем, радуемся, как будто уже все позади и мы пришли на базу. На самом деле еще 25 суток испытаний.

Время дневное, но дня полярной ночью ведь нет, только сумерки, и в сумерках видим, как идут к нам белые медведи. Один из них, самый большой, подходит к корме лодки. Корма сидит низко, медведю на палубу лодки легко зайти, для него это лишь пологая горка, ведь вместо воды сейчас лед.

Вижу, наш боцман засуетился на мостике, что-то крикнул вниз, и ему подали мороженую рыбу. Боцман через рубку спускается с рыбой выходит из надстройки лодки в дверь и направляется к медведю на корму. Тот на железную палубу взойти не решается. Запах не тот — соляркой пахнет. Медведь действительно, как в зоопарке, крутится возле кормы. Боцман подходит близко и бросает ему рыбу.

Медведь нюхает рыбу и внимательно смотрит на боцмана. Ему боцман нравится больше, чем мороженая рыба. Все, кто наблюдает эту сцену с борта тральщика и с мостика лодки, разом заорали: «Беги, дурак! Беги, твою мать!» А медведь уже в двух метрах. Тут только боцман соображает, что это не зоопарк и что медведь не шутит. Он поворачивается и бежит к спасительному барбету и стальной двери рубки. Бежит быстро, но и медведь не отстает. На палубу он ступить боится и потому бежит на трех лапах вдоль борта, а четвертой пытается достать боцмана и стащить вниз. Вахтенный офицер на лодке стреляет из пистолета в воздух. Медведь чуть замешкался, и боцман скрывается в двери рубки. Все облегченно вздыхают, секундная пауза — и раздается дружный хохот. Медведь в недоумении (счастье было так близко...) идет к оставленной было рыбе. А на мостик уже подали мелкашку. Вахтенный офицер с мостика лодки стреляет в медведя, попадает ему в зад. Медведь подбирает рыбу и обиженно, не спеша уходит, тряся брезгливо задней лапой, как недовольный кот.

Выстрелы отпугнули медведей, они отошли метров на двести, постояли и начали новый подход, легко переступая по льду. Какое-то странное чувство шевелится в заскорузлой от техники и скоростей душе. Кто это сказал нам, что мы, люди, самые совершенные существа, хозяева на Земле? Что мы можем во имя человека всех съесть и шкуру содрать. Как это мы уверовали в свое божественное происхождение. Нет, здесь, в Арктике, самым совершенным творением был белый медведь и он же был здесь хозяином. Команда подкармливала мишек с высокого борта тральщика, а медведи развлекали нас своим любопытством и неожиданной для всех нас любовью к музыке.