Не решаясь приблизиться к Любочке, я объяснился в любви, но косвенно, не произнося этих слов, я кричал ей: «Дура стоеросовая! Пришмандовка ясноглазая! Чудовище длинноногое! Сволочь нежнощекая!» Я рассчитывал, что нелестные эпитеты в адрес ее внешности усугубят силу произносимых наоборотных слов любви. Любочка была озадачена, не визжала, не плакала, но Володю на всякий случай позвала. Я встретил его холодно, не спросил о делах, сказал уничижительно: «Добрейший из людей! Я ценю твое благородство!» Это означало: «Скотиннейший из двуногих! Я презираю твою хамскость!» Он как-то сперва замешкался, но, человек рутины, запрограммированный, тупой, все же стал крутить мне руки, повел в палату с вечной своей присказкой: «Будешь хулиганить?» – не понимая, что хулиганят люди тогда, когда смирно лежат в своих кроватях, крики же, беганье и наскакивание – показатели благопристойности души.

…

Я совсем потерял голову. Я не ем, не сплю, думаю о Любочке. Издали посылаю ей ненавидящие взгляды. Она отвечает тем же, я счастлив. Но – не приближается ко мне.

…

Я понял, понял! Ведь это только у идиотов приближение, сближение, сплотнение и взаимопроникновение – вещественный смысл любви. Она же, моя Любочка, мудрая душой, знает, что настоящая любовь в отдалении, настоящие слова при встрече должны быть: «О, как я хочу с тобой расстаться, любимый мой!» Теперь, едва завидев ее, я опрометью бросаюсь куда попало, лишь бы она не успела меня заметить. Когда она входит в палату – конечно, по служебному делу, иначе не вошла бы, чтобы я не подумал, что она меня не любит, – я тут же прячусь с головой под одеяло, выставляя для укола только необходимую часть тела. Боюсь только, что именно это может быть истолковано, наоборот, как проявление моей любви.

…

Я задыхаюсь от любви, мне необходимо как можно скорее расстаться с Любочкой, чтобы не видеть ее никогда, только в этом случае я на всю жизнь сохраню любовь.

…

Едва я сделал эту запись, Любочка встретила меня в коридоре, я хотел убежать от нее, но она крепко ухватила меня костлявой свой ручкой и мерзко (божественно!) замурлыкала скрипливым чудным голосом: «Чего это мы всё прячемся-то? Чего мы всё стесняемся-то?» – от нее пахло чем-то спиртным, после обеда весь персонал был странен по случаю кануна бывшего праздника бывшей Великой бывшей Октябрьской бывшей Социалистической бывшей революции. «А может, – продолжила Любочка, – ты мне нравишься?» (Кстати, поняв, что наша любовь замечательно-наоборотна – то есть в понимании других, а на самом деле истинна, – я стал следить за собой, чтобы нравиться Любочке – бросил бриться и чистить зубы, а потом и умываться, но потом, когда понял, что любовь в расставании и отчуждении, начал опять и бриться, и чистить зубы, не говоря уж об умывании – и, несомненно, теперь ничего, кроме отвращения, вызвать не мог.) Я похолодел: Любочка этими словами – «ты мне нравишься» – явно давала мне понять, что не любит меня. «И вы мне теперь нравитесь», – тихо сказал я. Тихо, но твердо, чтобы она поняла, что и я ее разлюбил, хотя я ее не разлюбил, но… «А я думала, ты издеваешься, – сказала Любочка. – А ты ведь был симпатичным мужиком!» – добавила она, откидывая голову с паскудным изяществом и рассматривая меня. У меня ноги подкосились от этого оскорбления. «Ну-ка пойдем!» – сказала Любочка. И повела меня в ванную комнату. Ничего не думая, не чувствуя, я двинулся следом. Она закрыла дверь и стала раздеваться, говоря: «Вот тебе шершавая кожа! Вот тебе впалая грудь! Вот тебе и колени мосластые! Нравится?» Конечно же, я был ослеплен, но я боялся разрушить любовь и воскликнул, хотя знал, что смертельно ее обижу: «Ты великолепна!» «Неужели?» – гнусно замурлыкала Любочка и обняла меня. И я понял! Я понял, что она этим самым хочет прекратить нашу любовь, она устала от этого чувства, она не выдержала и хочет все разрушить. Что ж… Чего хочет женщина, того хочет бог, я не смел ей противиться. В истоме возникшей на руинах любви ненависти она выкрикивала убийственные слова, казалось, каждый сантиметр ее тела жаждал опохабиться и оскверниться в купели ненависти, она содрогалась в конвульсиях омерзения и шептала непонятное:

«Не верю! Не верю!»

Любочка преследует меня своей ненавистью. Наверное, это мой крест, моя плата за ушедшую любовь. Каждый вечер она уводит меня в ванную или ординаторскую, где бросает на пол казенное одеяло и начинает яростно издеваться надо мной, я покорно позволяю ей это делать и даже усугубляю своими действиями, через час она начинает даже поскуливать от ненависти, а потом сует в рот простыню и грызет ее от злости зубами…

…

Нас обнаружили.

…

Любочка исчезла.

…

Я опять люблю ее.

…

Кто-то, наверное, она, передал мне большой пакет мандаринов. Я был убежден, что они отравленные, и стал есть, чтобы умереть. Оказалось – нет. Значит, она разлюбила меня окончательно. Что ж… Сик транзит…

…

Пока была любовь, я забыл о всех своих сомнениях. А теперь вот опять приходится все вспоминать заново: с какой ноги вставать, как с кем здороваться, как отличить мужчину от женщины. Но так ли это важно, вот вопрос.

…

Что вообще важно?

…

С точки зрения здравого смысла, все бессмысленно.

…

Почему люди не питаются травой? Почему трава должна перейти в корову, чтобы из коровы произошло молоко или мясо? Почему нельзя превратить траву в продукт в собственном желудке, минуя корову?

…

Невкусно. Я понимаю, надо пожалеть коров, но себя-то тоже надо пожалеть. Нет, невкусно.

…

Я понял наконец, я – старуха. То есть я поняла. Испуга нет, ужаса нет. Есть – облегчение.

…

Я старуха, я действую как бог на душу положит: встаю с какой угодно ноги, здороваться и разговаривать вовсе перестала, отличать женщин от мужчин – зачем? все одинаковы, все бесполы, как и я, ну и что? Главное определено, я старуха. Судите сами, какое старухе дело, хорошо ли она выглядит, приветливо ли здоровается, если ей все равно через год умирать. Какое ей дело до собственной чистоплотности и тому подобное? Отстаньте, я старуха.

…

Они хотят свести меня с ума. Им зачем-то понадобилось объявить меня мужчиной. Это в то время, когда я определилась сама в себе и стала счастлива! Не выйдет!

…

Гады, бяки, нехорошие люди, не дают женского халата, заставляют ходить в мужской пижаме. Меня это унижает. Пусть я старая, но я женщина! И когда, наконец, меня переселят к женщинам? – я не могу, я стесняюсь!

…

Опять выгнали из женского туалета. Так невозможно жить! Прошу отравы – не дают. Помилосердствуйте кто-нибудь!

…

Спасение в ванной. Закроюсь на засов, напущу тихонько теплую воду и перережу себе вены.

…

Кто выдумал, что я старуха? Я лев. Нет. Я волк. Я волк-одиночка! А волки букв не знают!