И ушел, отмщенный.
Игра началась.
«Тайфун» действовал по уже наработанной за последние игры схеме: любыми способами пихать мяч вперед и, как только появляется малейшая возможность, передавать Гоше, который по обыкновению маячил у чужой штрафной, закрываемый сразу тремя игроками «Энергии». Но вот один из них упал, второй об него споткнулся, а третий слегка зазевался – как раз когда Гоше послали мяч. Гоша остановил его – правда, не так ловко и четко, как обычно, примерился, ударил… Мяч пролетел метрах в десяти возле ворот.
Что ж, со всеми случается.
Но вот и второй раз попал мяч к Гоше. Он размахнулся – и ударил почему-то не по мячу, а вонзил ногу в газон, да еще и упал от этого.
Трибуны выли и свистели.
«Энергия» приободрилась и на 38-й минуте вколотила «Тайфуну» гол.
Дима плясал на трибуне и показывал Жене кукиш.
Но на 43-й минуте вражеский игрок скосил Гошу в штрафной.
Дима уныло сел. Два промаха форварда «Тайфуна» его не успокоили. Наоборот, раздосадованный этими ошибками, большой футболист несомненно сейчас реабилитируется.
Гоша поставил мяч на отметку, отошел.
И, как уже с ним было, увидел предвидящим мысленным зрением: мяч летит влево. Мимо ворот.
Гоша тряхнул головой, прогоняя дурман, разбежался, глядя в правый верхний угол.
Вратарь, видевший матч с «Чихалты», не знал, что и думать.
И, как его коллега, принял верное решение: поверить наглости бьющего и прыгнуть именно туда, куда он целится.
И он прыгнул – и напрасно: Гошина нога крюком зацепила мяч и послала его не просто влево, а чуть ли не параллельно линии ворот, на трибуны.
Что тут началось!
Рев, свистки, на поле летят бутылки, огрызки, банки из-под пива…
Везухов надсадно кричит:
– Вон с поля!
Дима танцует на трибуне.
Женя сидит, окаменев.
Гоша побрел к краю поля.
– Чтобы я тебя никогда не видел! – с предсмертным хрипом налетел на него Везухов, сдирая с Гоши форму.
Гоша некоторое время тупо сидел в раздевалке. Потом поплелся в гостиницу. Там администраторша сказала ему, что он выписан. И без документов не положено вообще.
Ночью Татьяна проснулась не столько от звуков, сколько от какого-то предчувствия.
Нехорошо поташнивало в сердце.
Но, прислушавшись, различила и звуки: странные, откуда-то со стороны сарая.
Встала, накинула халат, вышла из дома.
В сарае кто-то всхлипывал и бормотал.
Она открыла дверь.
Гоша стоял на кровати, спиной ко входу, привязав к балке веревку, готовился всунуть в петлю голову.
– Ты что это делаешь, паразит? – спросила Татьяна.
Гоша вздрогнул, обернулся. И закричал:
– Моя жизнь, что хочу, то и делаю! Не подходи!
И утер из-под носа слезы, смешанные с соплями.
И опять показался он Татьяне не мужчиной, а подростком: так подростки широко разевают рот, когда кричат в обиде или злости – гораздо шире, чем нужно для издавания звуков. И руками нелепо махал. И хлюпал.
– Успокойся! – прикрикнула Татьяна.
– Все равно повешусь!
– А я против? Только почему здесь? Ты мне детей до смерти напугать хочешь? Хочешь, чтобы милиция приехала? Чтобы меня подозревали?
– Отойди!
– Да не подхожу я!
– Всем все равно! – кричал Гоша. – Что я живу, что сдох! Никому я не нужен! Никто меня не ищет! Повешусь – тогда вспомните!
– Кого?
– Меня!
– Кого тебя? Я вот понимаю, повесится какой-нибудь, допустим, Иван Петрович Иванов, – вслух размышляла Татьяна. – Все говорят: Иван Петрович Иванов повесился. Жалеют. Потому что понятно, о ком речь. А ты повесишься, спросят – кто повесился? Да шут его знает. Как бы никто. То есть и жалеть некого.
– Что я, и повеситься теперь не могу? – с истеричным привизгом завопил Гоша.
– Можешь. Но ты стань человеком сначала.
– А я не пробую? Я вон в футбол играл лучше всех! А этот мне говорит: ты не тот, а опять неизвестно кто! Сбил мне всё настроение! В одну минуту разучился!
– Не футболист, значит? Я почему-то так и думала. Вот что, Гоша. Ты слезай. Веревка от тебя никуда не уйдет. Я ее сберегу и даже намылю, чтобы тебе легче было, когда захочешь. А пока – поживи еще чуть- чуть. Может, еще разберемся.
– Да, разберешься тут, – хлюпал Гоша, но уже успокаивался. А вскоре совсем затих. Сел на постель и угрюмо сказал:
– Есть охота.
После этого он перестал выходить со двора: стеснялся людей, своего конфуза.
Толик и Костя дичились его: мальчишки задразнили их за позор постояльца (а как сперва им завидовали!).
Гоша возился в теплице и, похоже, целиком ушел в это занятие.
Молчал целыми днями.
Иногда стоял и смотрел перед собой, словно что-то вспоминая или, напротив, забыв остатки того, что знал.
Очнувшись, продолжал свои мелкие дела.
Татьяна, в общем-то, была этим довольна, хотя иногда посматривала на Гошу не то с досадой, не то с печалью. Не понять. Да она и сама не понимала, чего бы ей от Гоши хотелось. Пожалуй, даже и ничего – но это-то и печально…
…Я с детства не люблю подвигов и рассказов о них. Меня это даже беспокоило, я считал себя натурой не романтичной, без полета. «О смелый Сокол, пускай ты умер, но вечно будешь живым примером…» – не помню точно, как там по тексту. О том, что, дескать, лучше один раз прижать врага к истерзанному сердцу, чтобы он захлебнулся твоей кровью, чем всю жизнь греться ужом на солнце и плодить никчемных ужат. Хотя, между прочим, и сокол, и уж – хищники, и в крови врага, пусть холодной, лягушачьей, уж толк знает не меньше.
Не вдохновляло меня это. Я как-то не по-детски считал, что человек рождается жить, а не быть
