пока причин для гнева. Снаряжение всадников находилось в лучшем состоянии. Оружие было собственностью Орды, в мирные дни оно хранилось в особых складах и выдавалось воинам лишь на время походов. Этот порядок, заведенный в давнее время Чингисханом, Мамай восстановил и строго поддерживал, лишая подвластных мурз возможности использовать ордынские мечи против правителя.

Он потребовал коня, объехал всю тысячу между рядами сотен, потом созвал проверяющих.

– Что вы скажете об этом отряде моего войска? Нет ли в нем ленивых тарбаганов, которые берегут доверенное им оружие меньше, чем зрачки своих глаз? Нет ли таких, которые выступили в поход на слабосильных и испорченных конях, годных только возить вонючие шкуры волов у грязных буртасов? Нет ли таких, в чьих тороках вы не обнаружили хотя бы малого предмета из тех, что перечислены мной в приказе о подготовке к походу? Нет ли нерадивых начальников, чьи глаза разучились видеть непорядок, чья плеть забыла, когда она гуляла по спине лентяя?.. Отвечайте!

После минутного молчания старший нукер сказал:

– Повелитель, нам не в чем упрекнуть эту тысячу твоих воинов, которые на полях войны подобны зловещим птицам, устрашающим трусливого врага. Они могут выступать в поход сегодня.

Что-то вроде облегчения прошло по угрюмому лицу тысячника, и это не скрылось от Мамая.

– Я верю тебе, – сказал нукеру, – но сам я должен убедиться, что ты не ошибаешься.

Он почти подбежал к первому десятку, ткнул рукой:

– Ты! Говори: где твое место в походе?

– Третье после начальника, в правой колонне.

– А твое? – Мамай ткнул в другого.

– Последнее в колонне десятка с лошадью, навьюченной имуществом десятника.

Мамай спросил каждого, никто не повторился, и ответы дали картину правильного походного строя десятка. Торопливо перешел в другую сотню, ткнул в плечистого, настороженного воина.

– Ты! Защищайся! – и схватил лежащее на кошме хвостатое копье, отступил на несколько шагов. – Ну!..

Воин оторопело поднял щит (меч висел у него на бедре), бросил растерянный взгляд на своего начальника, но копье в руке Мамая уже молниеносно метнулось вперед, воин едва успел прикрыться, как острие копья с грохотом пробило крепчайшую бычью кожу щита, лишь крюк задержал его движение и спас воина от тяжелой раны. Мгновенно покрывшись потом, тот отскочил, позади испуганно захрапели лошади, Мамай, обнажая меч, прыгнул вперед, наступил на хвост копья, щит вылетел из рук его противника, и сверкающее полукружье сабли едва не задело голову воина. Вырвав меч, тот с трудом отразил новый удар, защищаясь, отступал все дальше, а двое телохранителей с обнаженными клинками неотступно двигались по обе стороны, готовые вмешаться. Стройные ряды спешенных всадников нарушились, каждому хотелось увидеть этот необычный поединок, Наконец ярость начала охватывать воина, он уперся, его удары стали короче, жестче, выпады все больше напоминали угрожающие движения змеи, когда она всерьез собирается применить жало и как бы нащупывает мгновение броска, глаза совсем сузились, налились непритворной злобой. Мамай все еще теснил его, пока неожиданный боковой удар не заставил Мамая отпрянуть.

– Собака! – бешено крикнул тысячник, хватаясь за меч. – Тебе сказано – «защищайся»!

– Нападай! – взвизгнул Мамай и в свою очередь прямым разящим выпадом заставил противника шарахнуться. – Прочь, шакалы! – Это уже относилось к подступившим телохранителям, они чуть попятились, однако еще сильнее насторожились.

Поостыв, медленно отступая под непрерывными ударами, воин наконец стал соображать, что дело его плохо: либо Мамай зарубит его, либо он ранит Мамая, и тогда его растерзает стража. Обезоружить Мамая он тоже не мог – такое ему не простится, да и сделать это нелегко: враг силен. Жестоко теснимый, прижатый к стене безмолвных зрителей, мокрый с головы до ног от ужаса, воин призвал на помощь всесильного бога, рука его ослабила хватку, меч, звеня, отлетел в сторону, воин рухнул на колени.

– Пощади, великий!..

Лишь этот крик удержал занесенное оружие, ярость отхлынула, Мамай шагнул к поверженному, ударил мечом плашмя по его плечу.

– Встань!.. Ты смелый и ловкий боец. Ты не растерялся от внезапного нападения. Ты не побоялся обнажить оружие против повелителя, выполняя его приказ. Ты бился зло и умело, и ты выпустил меч только потому, что перед тобой был твой повелитель.

– Великий! Ты победил меня не высоким именем, а своей силой и искусством!

Злая усмешка искривила узкое лицо Мамая.

– Мои воины стали такими же льстивыми лисами, как придворная челядь? Будь на моем месте другой, разве ты не зарубил бы его?

Страх потерять голову сделал воина красноречивым.

– Великий! Будь на твоем месте равный тебе боец из простых всадников, я все равно был бы побежден. Убей меня за то, что не смог удержать меча, который ты мне доверил. Но, клянусь аллахом, я сделал все, чтобы удержать его.

Это была та искренняя ложь, которая составляет лучший вид лести, понятной лишь искушенным. Владыки, неизбежно окруженные подхалимами, любят лесть искреннюю.

– Встань! – повторил Мамай. – Назови мне свое имя.

– Мое имя Кутак. Пусть оно тебя не удивляет. Так меня прозвали еще родители.

Мамай усмехнулся, и по лицам окружающих проползли ухмылки.

– Отныне тебя будут звать «Храбрый Кутак», – сказал и засмеялся – словно горсть золота швырнул. По рядам воинов прокатился гулкий смех. Мамай вначале хотел выдать своему поединщику за пережитый страх полцены лошади, но имя воина подсказало ему остроумную выходку. Звание «храбрый» ценилось в войске выше денег, ибо давало многие привилегии, как и другие звания. А этот случай еще и прославит в Орде