сторону. Что же, за наутиз следует прямая турисаз, «врата». Высшие силы ведут неприятеля мимо его воли через врата погибели. Об этом говорит следующая руна — обратная ансуз, «тщетность». Здесь «тщетность» противостоит первой ансуз данной строки, которая, как мы помним, говорила о получении неприятелем даров и выгоды. Круг замыкается. И венчает его симметричная руна хагалаз — «разрушение», на что я уже указывал ранее.

Профессор Краузе откинулся в кресле и пригубил вино.

— Я бы назвал это заклинанием возмездия, — заключил он.

— Господа, — взял слово группенфюрер, — я вынужден потребовать от вас… Именно не приказать, а как старший товарищ потребовать хранить полное молчание об услышанном и самой находке. Я лично доложу рейхсфюреру. Он решит, как поступить с найденным заклятием. Подозреваю, если наступит година бедствий для Рейха и нации, нам придется прибегнуть к этой грозной силе.

— Будьте осторожны, — заметил Краузе. — Давайте спросим у рун, что несет использование этого рунетейнна. Присаживайтесь в круг, господа.

Присутствующие расселись вокруг массивного дубового стола. Краузе достал из саквояжа мешочек с личным набором костей. На каждой был вырезан рунический знак и выкрашен кровью животного, из которого была извлечена кость.

— Сосредоточьтесь на просьбе.

Он встряхнул мешок. Затем достал наугад три кости. Первая извлеченная руна относилась к текущей ситуации. Прямая альгиз — «поворот», «новые перспективы». И вместе с тем защищенность. Значит, само по себе владение новым знанием не несло угрозы. Вторая руна касалась того, что надо делать или не делать. Ею оказалась иса — «лед», «замораживание», остановка.

Группенфюрер кивнул, как будто именно ее он ожидал увидеть.

Наконец, третья руна. Перт обратная — «смерть прошлого» через внутреннее посвящение.

Краузе поморщился.

— Перт предупреждает, что использование рунетейнна чревато неблагоприятным исходом, сравнимым с действием самой этой руны, — психической смертью или даже мистической, глубинной, — произнес негромко он.

Старое муниципальное кладбище городка Шпрехнау. Весеннее утро 1999 года, пронзительно вскрикивают сойки, бестолково суетясь в кронах вязов. Древние, корявые, наводящие тоску деревья опоясывают кладбище там, где когда-то высилась старая ограда; от нее давно не осталось и следа, поскольку весь добротный старый камень растащили после войны на восстановление ратуши. По распоряжению бургомистра.

В самой старой части кладбища, которая уже давным-давно никем не расчищалась и потому заросла травой и даже кустами сирени и жимолости, — неприметная среди зарослей могила. Бурая земля, холм, надгробный камень — древний и замшелый. Высеченная на камне надпись была сделана на латыни, но почти не сохранилась. Уцелело лишь слово «верный», будто обрывок девиза знатного рода. Сама могила была невелика, можно подумать, принадлежала ребенку. В ногах, напротив камня, выросла незабудка.

Без видимой причины камень вывернулся из земли и откатился прямо под ствол молодой ольхи. Могильная земля зашевелилась, словно взрыхляемая невидимым грейдером, и раздвинулась на две стороны. Теперь посредине зияла глубокая яма, не менее четырех метров глубиной, словно колодец. По краям валялись щепки гроба, истлевшие, бурые. У могилы возникла медсестра в безукоризненно белом халате, в накрахмаленной шапочке. Она держала сверкающую хромированную коробочку с инструментом, на боку — сумка. Медсестра опустила коробочку в сумку и прямо через кусты выбиралась на мощенную булыжником дорожку ухоженной части кладбища. В утренней тишине раздалось ровное «цок-цок-цок» ее каблуков.

Кладбищенский сторож Вагнер поклонился даме, хмыкнул и разборчиво, так чтобы она слышала, произнес:

— Неужели покойникам, фройлян, понадобились ваши услуги? Сегодня еще никого из посетителей не было. Кого же вы лечили, фройлян?

Она обернулась и ответила:

— Я еще никого не лечила, герр Вагнер. — И, вздохнув, добавила: — Мне еще предстоит лечить одного маленького мальчика.

— Мальчика? — переспросил Вагнер.

Но медсестра не ответила, она уходила с кладбища прочь…

Во дворе муниципальной клиники стояла дежурная амбулаторная машина. Шофер Мартин дремал, обхватив руками руль и положив на них голову. Громкий стук в боковое стекло заставил его проснуться.

— Мартин, Мартин, — звала его медсестра, вышедшая из могилы, что на старом заброшенном кладбище. — Нам надо ехать, Мартин!

Водитель сдержанно, чтобы не показаться невежливым, зевнул, посмотрел на часы и, опустив стекло, спросил:

— Разве пора? Нам ведь выезжать только через двенадцать минут. А где фрау Анна?

— Фрау Анну вызвал доктор Фриц. У больного внезапное ухудшение.

— Уж не о старом ли господине Зауэре вы говорите, фройлян?

— Все ждали этого ухудшения, но никто не предполагал, что оно окажется настолько серьезным.

— Фрау Анна — опытная медсестра. Поэтому она и понадобилась доктору Фрицу, — рассудил Мартин. — Садитесь, фройлян…

— Фройлян Ирма.

— Всё без изменений? Едем сперва в замок? — тронув машину, уточнил Мартин.

— В замок. У мальчика сегодня последний укол.

— Будем надеяться, пневмония отступила. Не понимаю я, фройлян, этих богачей. За немалые, должно быть, деньги арендуют у государства замок, да еще привезли полуторагодовалого малыша. Неудивительно, что ребенок простудился, — в замке, должно быть, сыро и страшные сквозняки.

— Да, Мартин, там всегда были сквозняки, — произнесла она.

— Что вы говорите? — не понял шофер. — Так вот, я и говорю — богачи, а врача своего не держат. Не понимаю я.

— Нам надо выполнять свой долг, а понимать не наша забота.

Машина остановилась на площадке у подъемника, сооруженного для туристов. В настоящее время часть замка арендовала супружеская чета: молодой барон Герман фон Пфердеменгес, внук удачливого банкира, пережившего благополучно две войны, его жена Хайде и сын Гюнтер, который и болел сейчас пневмонией.

Когда медсестра появилась в покоях четы фон Пфердеменгес, фрау Хайде только было хотела сообщить хорошую новость — у малыша упала температура, — но, увидев новую сестру, поинтересовалась:

— Фрау Анна не смогла прийти? Мы к ней привыкли, и маленький Гюнтер ее почти не боялся.

— Что ж, всем известно, какая легкая рука у фрау Анны. Сожалею, но сегодня она понадобилась в больнице. Меня зовут Ирма, и на мою руку еще никто не жаловался. Поверьте, фрау Хайде, малыш меня ничуть не испугается.

И в самом деле, когда они подошли к колыбельке, ребенок улыбался и даже тянул ручки к фройлян Ирме. А когда она сделала укол, ребенок даже не заплакал.

Пораженная баронесса призналась новой медсестре:

— Право же, фройлян, ваша рука куда легче руки фрау Анны. Все-таки мой малыш громко кричал после ее уколов.

— Я ведь вам говорила, госпожа фон Пфердеменгес.