дело.

— Пали! — крикнул наконец Аникей, и первые ядра с воем унеслись в неизвестность. Пушкари напряженно ждали результата, но ничего не последовало, лишь над рощей всплыло несколько несомых белых клубков потревоженного снега.

Сделали еще несколько залпов — с тем же результатом.

Багров почесал затылок.

— Тут до аршина не рассчитаешь, — сказал он наконец, отвечая на вопросительные взгляды.

— Как же быть? — озадаченно произнес старший пушкарь.

— Ты в шахматы играешь, отче? — неожиданно спросил Аникей у архимандрита.

— В шахматы? — удивился тот.

— Да.

— Играю маленько. А зачем тебе, сынок, шахматы понадобились?

— Будем обстреливать рощу во квадратам, — сказал Багров. — Всю эту часть вокруг крестика, — указал он на бересте. — Никуда от нас Трещера не денется, если только она там!

Пушкари, которые не имели представления о шахматах — боярской забаве, молча смотрели на квадратики, рисуемые Аникеем на снегу.

— Братцы, да это же навроде невода получается, — осенило вдруг старшего пушкаря.

— Но времени на это уйдет немало, — покачал головой архимандрит, что–то прикинув. — И сил, и пороха, и ядер…

— Другого выхода нет, — ответил Аникей.

Обстрел Терентьевской рощи длился уже более часа. Защитники крепости успели отбить не одну вражескую атаку. Трещера не умолкала — она произвела еще несколько выстрелов, правда, менее удачных, чем первый.

Архимандрит, стоя в сторонке, молча наблюдал за Аникеем. Тот, распарившись, распахнул на груди армяк, лицо его, как и у других пушкарей, было чумазым от пороховой копоти и гари. Время от времени Багров смахивал ладонью грязный пот. Чуть прихрамывая, переходил он от орудия к орудию, делал новую наводку, дотошно проверял угол прицела и командовал:

— Пали!

Озябшему Иоасафу подумалось, что Багров только из–за упрямства не хочет прекратить обстрел рощи. Он несколько раз собирался сам сделать это, но что–то останавливало его. Быть может, отрешенное и в то же время отчаянное выражение лица Аникея.

Погрузившись в собственные невеселые мысли, архимандрит засмотрелся на Терентьевскую рощу а вдруг заметил, как над нею быстро начал вспухать легкий дымок. Пушкари, занятые своими орудиями, ничего не видели. Дымок разрастался, сгущался. Вскоре издалека донесся гул. То ли дрогнула земля под ногами, то ли архимандриту почудилось. Мужики глянули на рощу, сообразили, в чем дело, и закричали, швыряя в воздух разномастные шапки.

Между тем дальнее облако над Терентьевской рощей начали подсвечивать снизу длинные языки пламени, после чего долетел утробный взрыв.

И осаждающие, и осажденные на несколько мгновений замерли, задрав в небо головы: гроза, гром? Да откуда они в эту–то пору?

— Не иначе, аккурат в склад пороховой попали, — произнес удовлетворенно Аникей.

Пламя росло, издали казалось, что оно охватило всю рощу.

— Конец Трещере! — выразил кто–то общую мысль.

— Выходит, знатная это штука — шахматы, — улыбнулся Аникей.

Усталые до смерти мужики присели кто на бревно, кто па чурку, а кто и просто на землю. Кто–то сбегал принес воды, и все по очереди принялись жадно пить. Последним испил водицы и архимандрит.

— Спасибо, чада, за службу, — произнес он, вытерев рот меховым рукавом. — Не будет больше пищаль вражья стрелять, крошить стены да убивать детей и женок наших. А тебе спасибо особое, добрый молодец, — вдруг в пояс поклонился он Багрову.

— Что ты, отче, — пробормотал Аникей, вконец сконфуженный. — Вот им всем спасибо, — указал он на пушкарей. — Да еще… эх, скорей бы осаде проклятой конец! — не договорив, воскликнул Багров.

Откуда было ведать Аникею, что в то время, как он с пушкарями обстреливал Терентьевскую рощу, его друг, Иван Крашенинников, находился именно там.

Ивана и Антипа вели долго. Позади остались военные порядки поляков, затихли в отдалении крики и возбужденные голоса.

Когда они вошли в рощу, Крашенинников невольно вздохнул полной грудью: он с детства любил запах зимнего леса. Все, что удалось пережить–переделать за последние дни, навалилось вдруг свинцовой усталостью. Разгром вражьих складов, стычки с арьергардными отрядами… Красный петух тоже доставил полякам немало беспокойства. «И — пожары, пожары, пожары на святой деревянной Руси», — мысленно повторял он слова, невесть откуда пришедшие в голову.

— Пошевеливайся, скотина! — крикнул угреватый и ткнул его копьем в спину. Крашенинников даже не глянул на него, только шагу прибавил, хотя острый наконечник пронзил ветхую одежонку и больно кольнул спину. Теперь–то, однако, не все ли равно?..

Оба пленника не смотрели по сторонам, хотя зимний лес был чарующе красив. Ели и лиственницы держали на раскинутых лапах ветвей шапки пушистого снега. Безмолвие, царившее в роще, казалось почти осязаемым.

Крашенинников обратил внимание на дорогу, по которой их вели. Широкой она была — шесть копей могли проехать здесь в ряд. Зачем такое понадобилось? Еще одно подтверждение сведениям, которые они получили от пленного поляка. Вдоль дороги–времянки лежали поваленные деревья: казалось, буря над ними покуражилась. Посреди дороги шла глубокая борозда, словно тащили по ней волоком что–то необычайно тяжелое. А в остальном дорога как дорога: конские яблоки, следы копыт и сапог — следы вражеского нашествия. Сколько повидал их Иван, гуляя с Антоном но тылам!

Не обращая внимания на окрики конвойных, Иван внимательно смотрел теперь по сторонам, словно что–то разыскивая. Антип глядел тоже, но Крашенинников первым узрел огромную махину, высившуюся в стороне от дороги. По форме она отдаленно напоминала холм с удлиненной и заостренной верхушкой. Видно, это и есть та самая Трещера, которая успела принести защитникам крепости столько бедствий. Разглядеть ее подробнее не удалось — пищаль со всех сторон была обложена срубленными ветками и даже целыми деревьями.

— Видишь? — показал глазами Иван.

Антип кивнул.

С широкого тракта они свернули на узенькую, еле заметную тропку и вскоре добрались до офицерской палатки, верх которой был припорошен снегом, отчего она казалась сказочным теремом.

Солдат откинул полог. Ратник, опознавший в Иване «летающего московита», так толкнул в спину пленника, что тот, не удержавшись, рухнул на пол. Затем поляки впихнули в палатку и Антипа.

Весело переговариваясь, конвойные расселись где попало, потирая озябшие руки.

— Начнем, пан, пленников допрашивать? — угодливо спросил угреватый.

— Не лезь не в свое дело, — отрезал высоченный плечистый ратник, и угреватый стушевался.

Воин прошелся по тесному помещению–времянке. Здесь было немного теплее, чем снаружи, — по крайней мере, плотная материя спасала от сырого пронзительного ветра.

Посреди палатки стояла черная жаровня с давно остывшими углями.

— Распалить бы огонек, — сказал ратник, задумчиво глядя на жаровню. — Будет неплохо, если мы пока проведем предварительное дознание.

Он чувствовал себя героем дня. Еще бы! Сумел опознать в этом оборванце лазутчика московитов. Наверняка за это последует награда, а может быть, и повышение в чине.

Он подошел вплотную к поднявшемуся с пола Крашенинникову и долго смотрел ему в глаза, наслаждаясь полной властью над этим дьявольски ловким и сильным парнем, из–за которого у него после вылазки русских было столько неприятностей.

— Я не обознался? — вкрадчивым голосом спросил ратник. — Быть может, мои глаза обманывают меня?